Pushkin House

by Andrei Bitov, Andrei Bitov

No other contemporary novel provides such clear insight into the Russian mind and way of life as Andrei Bitov's Pushkin House. First published in the United States in 1987 and highly praised for its inventiveness, Pushkin House is a contemporary literary masterpiece. Though the novel's focus is a love affair between Lyova and Faina, the novel's true subject is an investigation of the corruption of Soviet intellectual life and history. Working within many of the confines imposed upon him during the Soviet regime, Bitov ingeniously draws upon Russian literary models, especially that of Nabokov, in order to parody and satirize the stifling society about him, as well as Russian literary tradition.

Genres: Russia, Fiction, Russian Literature, Literature, Contemporary, Audiobook, Novels

414 pages, Paperback

First published January 1, 1964

About the author

Andrei Georgiyevich Bitov is the author of Pushkin House, Captive of the Caucasus, and The Monkey Link, among other works. He is a cofounder of the Russian PEN club and has received numerous awards and honors, including being named a Chevalier of the Order of Arts and Letters by the French government. He lives in Moscow and St. Petersburg.

Reviews

[Max Nemtsov · Rating 4 out of 5]

Текст многословный, болтливый и витиеватый, сумбурный авторский голос с его дармовыми фиоритурами, то и дело сбивающийся на сюсюканье или достоевское косноязычие, решительно неприятен и раздражает, потому что эмулирует красующегося перед зеркалом Набокова, который при этом если не хлопочет лицом, то корчит рожи. Эдакое "ни слова в простоте" сходило за образец "высокой литературы" разве что в начале 70х. В общем, недаром я его так и не дочитал 40 лет назад. Тогда история взросления и становления образцово-показательного советского интеля и потомственного мудака не казалась такой актуальной - этой соглашательской бесхребетной мрази и так вокруг было навалом, на ней весь строй держался. Зато сейчас все подернулось флером ностальгии и представляет явный энтомологический интерес. Эдакий Гэссов "Тоннель" по-советски. Вот только "прозревает" он в конце под водку, конечно, неубедительно.

Но вместе с тем, роман это не столько "петербургский", сколько "обывательский" и "филологический", а также роман пресловутого "билдунгса" - ну и "энциклопедический" заодно, в том изводе, в каком его понимали тогда советские интеллектуалы, стремившиеся выползти из-под бетонных глыб ебаного соцреализма. До настоящего постмодерна, однако, он все ж не дотягивает, потому что в нем маловато, в общем-то, менипповой сатиры, но уж сколько есть.

Зато пародии на советскую филологию хоть отбавляй, несмотря на то, что она подается с о-очень серьезными щщами, на которые купилось не одно поколение читателей. Это невнятное литературоведческое бульканье ("Пушкину и знать было не нужно, раз у него было... Тютчев... хотел, чтоб у него было, но у него не было") невозможно, конечно, воспринимать всерьез. Особенно же показательны подозрительно связные монологи очень пьяных людей, которые на самом деле - авторские редакционные статьи, торчащие даже в таком вихлявом тексте зелеными мозолями (а это всегда признак скверного стиля). Ну и мета-нарратив тут Битов включает, куда ж без него: некоторых авторов хлебом не корми, а дай пообъяснять, _как_ это они пишут то, что пишут. Однако часто это происходит не потому, что автору действительно есть что сказать или чем-то ценным поделиться, а потому что их просто распирает чувство собственной важности. К сожалению, Битов лишен свойства даже посмеиваться над собой, а в те времена это еще почиталось за доблесть. Потому-то "Пд" и граничит с вербозной графоманией, прямо наследующей т.н. психологической прозе, проросшей из мелкотемья т.н. русской классики, чьим предпочитаемым занятьем было ковыряться в пупках разных малоинтересных личностей. К счастью, мы знаем, что не весь русский постмодернизм таков.

Мелкая хуйня: поднимания наверх, самые худшие, довления над всеми, пинки ногой, японская ниндзя (what?), струйки облак (what??) неприличные слова, затертые многоточиями (хотя, думаю, эти ряды точек автор туда вписывал изначально сам, на их месте никаких слов и не предполагалось).
Зато: "к бениной маме" уже употребляется, а прогностическая сила рассуждений о том, что от милиционера убегать незачем, потому что "не убьет", велика. А вся концовка - натуральный гистерон-протерон великой Силиной песни "Никак не могу кончить". Но единственная живая лихость возникает только в энтомологических комментариях, поэтому их как раз читать, я бы решил, обязательно: только там и получаешь истинное удовольствие.

[Bhaskar Thakuria · Rating 3 out of 5]

....I have lived for many years under the raised ax of time. This also is vanity. Is not time, like horror, merely our own attitude toward it?
Ah, why marvel at identically incorrect watches, when we already dream common dreams!

Well, this is Pushkin House, and the name says it all. And while, by the time this narrative rubs off on you, you would be universally chanting the names of Blok, Pasternak, Mandelstam, Akhmatova, Khodasevich, Esenin, Sologub, Bely, Nabokov and a few others (believe me, that holds true even for those uninitiated into 20th century Russian prose!) at the same time you would be left
wondering at the novelty of the title and whether the said Pushkin House of the main title is some sort of academic institution that is the harbringer of modern Russian thought in that it houses a sundry group of four or five individuals that discusses intellectually abstract notions of current culture and literature at the same time. You would also be left wondering at the amount of moralizing and indemnifying they do for the soul of Russian literature and thought. To summarize my thoughts on this particular work I can only say that this book is meant for those who have steeped themselves into Russian literary idols and, in particular, an intellectually demanding journey for those specialists of 20th century Russian literature. The writer, Andrei Bitov, has confessed that what he has written is not about some institute, but the name appealed to him as a sort of literary symbolism in that it signifies the current Russian literary institution and the corruption and degradation of its intellectual life. Indeed the novel can be considered both a parody and an allegory of sorts.

How does one review a work that is so abstract and abstruse? Indeed there is hardly any action in the novel upto the point of the duel between Lyova and Mitishatyev (and in which Lyova gets killed, or was he?)- of which a close analogy can be drawn in the real life 18th century duel between Pushkin and d'Anthes (and in which Pushkin was mortally wounded and killed). And for most parts it is a really heavy handed foray into literary aesthetics, morality and the lot. I did not understand most parts of it and it is rather heavy going for most of its length. It is recommended for those who read and admire for the beauty of the writing alone, although it falls flat at several points during the narrative owing to its disjointed and incongruous plot structure.

I can only mention in parting that this novel is a heavy combination of the structural pyrotechnics of Bely's Petersburg and prose heavily infused with Russian poetry and thought of Nabokov's The Gift.

[Josh · Rating 4 out of 5]

A flawed and groping book - a book whose writer is obviously uncomfortable with his usually-well-fitting coat of fictional convention, and has added some patches. So there are 100 pages of explanatory notes, an essay on Russian literature delivered within the narrative, and various other hallucinations/diversions. At the same time, Bitov is careful to execute his more straightforward passages with conviction. Pushkin House reminds me of Hermann Broch's The Sleepwalkers in this way: the realistic parts could have been written by Flaubert, Chekhov, any of the big guns. And this high relief makes the structural inventiveness even more compelling, since I feel as if Bitov is not just flailing around randomly but probing his way towards a deeper and broader way to create a reality.

[Literarischunterwegs · Rating 3 out of 5]

Nach etwas mehr als einem Drittel habe ich das Buch dann doch abgebrochen. Ambivalent sind sicherlich meine Sterne in Bezug auf meinen Abbruch. Grundsätzlich gefällt mir die Art des Schreibens sehr und auch der Inhalt ist sehr interessant, jedoch ist mir die Thematik momentan nicht gängig genug. Das Buch ist mit vielen politisch - gesellschaftlichen, literarischen und historischen Aspekten gespickt, die sich unter anderem um die Nachkriegs-Sowjetunion unter Chruschtschow ranken. Entfaltet wird dies alles am Leben des dreißigjährigen Literaturwissenschaftlers Ljowa Odojewzew. Leider bin ich momentan in dieser Richtung nicht so interessiert, dass ich das Buch beenden möchte. Um ein absolutes Klischee zu bedienen: Ich empfinde dieses Buch als einen eher "männlich gelagerten Roman" mit eher "männlicher Thematik".

Allerding werde ich schauen, ob es von Andrej Bitow weitere Bücher mit anderen Themen gibt, denn sein Schreibstil gefällt mir ausgesprochen gut.

[Майя Ставитская · Rating 5 out of 5]

Жить в Пушкинском доме
В какой-нибудь прекрасной стране, еще более прекрасной, чем Англия, вполне могло возникнуть общество охраны литературных героев от их авторов.
По непроверенным мною сведениям, почерпнутым, однако из источника. заслуживающего всякого доверия. Андрей Битов говорил, что замолчал на два года после того, как прочел «Дар» Набокова. Потому что в мире, где существует такая русская проза, уже не создать ничего сопоставимого с нею. Рассказав об этом, мой собеседник выразил сомнение, не лукавил ли Андрей Георгиевич? Думаю, что нет, зачем бы ему? Только не оттого не писал, что и впрямь устыдился собственной малости перед лицом набоковского гения, но потому, что его талант в эти два года проходил стадию внутреннего развития, сопоставимую с имаго у бабочек. Внешней активности нет, внутри вызревает яркое и прекрасное, что надолго осенит все вокруг радужными крыльями.

Любя Битова с восемнадцати лет («Вид неба Трои»), я не понимала, однако, превосходных степеней, какими его аттестовали все, кто есть кто-то. С «Улетающим Монаховым» и кое-какими рассказами такой уж большой любви не вышло, а до «Пушкинского дома» все не случалось добраться. Может быть, еще долго откладывала бы, когда бы не уход писателя в края доброй охоты. Но так уж мы, люди, устроены, что надежнее прочих поводов, привлечешь внимание оставшихся, умерев. Почтить память автора правильнее всего чтением его книг, и мы с одним очень хорошим человеком решили взяться за «Пушкинский дом»: она перечитывать, я читать.

Такова предыстория. История же в том, что, как вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», так вся она (за исключением Набокова и, будем до конца придирчивыми, Бабеля, Зощенко, Ильфа с Петровым, Леонова. Булгакова, Эренбурга, Солженицына. Шаламова, Домбровского, Платонова, еtс) сто лет спустя вошла в «Пушкинский дом». Ну, намолотили вы, матушка, начали за здравие, кончили за упокой. Да нет же, просто необъятного не обоймешь и всегда найдется кто-то, кто язвительно вбросит лептой вдовицы свои четыре копейки ограниченного знания, имея целью уличить автора в невыполнении контрактных требований: а как же от вашего лица одна тут говорила, что вся литература уместилась? Непорядо��ек. Это всего лишь попытка обозначить черту, которой гений писателя отграничил круг явлений, нашедших отражение в романе от тех, которые не могли в него поместиться по той же причине, по какой никому не под силу выпить моря..

А все-таки «Пушкинский дом» оставляет у читателя впечатление – невероятно расширенного, словно бы за счет того четвертого измерения, о каком говорил герой Булгакова, внутреннего пространства, в противоположность компактному внешнему и совсем уж скромному событийному. Ведь по сути, что происходит в романе? Вот мальчик Лёвушка Одоевцев, профессорский сын и внук, до поры не знавший о том, что дед репрессирован. Эдипов комплекс реализуется в нем неприязнью к отцу, и, в противовес, а также в значительной мере замещая отсутствующую фигуру деда – в симпатии к Диккенсу дяде, вернувшемуся «оттуда». Дед был гений и стоял у истоков структурной лингвистики, вернулся семидесятилетним, выпотрошенным системой, неспособным и не желающим вписаться в реальность нового времени маргиналом, хотя бы и с высверками прежней гениальности. Семью, которая однажды отреклась от него, отверг. Был отправляем на принудительное лечение, умер в чужих людях, после, как водится, канонизирован. Незадолго до смерти Лёва встречался с дедом, но близости не вышло, Одоевцев-старший увидел в потомке мелкую подловатую душонку неблагодарного потребителя. А внук, защищая самооценку, постановил для себя, что не так дед и умен.

Это была первая часть «Отцы и дети» (салют, Иван Сергеич). Вторая, «Герой нашего времени» расскажет об отношениях с женщинами, выросшего и успешно паразитирующего на дедовых идеях, аспиранта Лёвушки. Их, женщин, как у всякого уважающего себя Печорина, трое: любимая героем Фаина, любящая его Альбина, и недурно проводящая с ним время Любаша. С мучительной ревностью к бывшему однокласснику и злому гению Митишатьеву. Унизительная история с кольцом должна бы заставить читателя презирать героя, ан нет – чем больше узнаю, тем больше люблю и склонна оправдывать. Ну, так всегда. Вот он еще вскормленный в неволе птичьим молоком филологии чужой барчук, а тут уже простой и добрый парень, как вы, как я, как целый свет, ну кто из нас на палубе большой не падал, не блевал и не ругался?

И, наконец, третья часть, «Бедный всадник», логически разбитая на четыре: «Бесы»», «Маскарад», «Дуэль», «Выстрел». Одоевцеву, в преддверие защиты диссертации, достается неприятная обязанность - дежурить на ноябрьские по учреждению. Нынешним, пожалуй, и не объяснишь, какой поганой частью официоза, отъедавшей самое золотое праздничное время, были демонстрации и прочая пафосно-патриотическая муть. Хотя, как по мне, в случае Лёвы, радоваться бы неожиданному одиночеству с возможностью не ходить на демонстрацию, поработать в вынужденном трезвом покое и тишине над диссертацией, примириться с миром, обдумать житье (хотя бы уже и не юношей). Да не тут то было, персональный бес Митешатьев не дремлет – завалился с приятелем, и «маленькой» (водка 0,25л.), а потом еще и еще. А тут и старый академический пенсионер, всегда благоволивший к Лёве, заглянул скрасить его одиночество. После еще какие-то люди подтянулись. Старика оскорбили, а пьяный Лев не понял, не вмешался, не защитил. Шабаш все набирал градус, обратившись уже непристойным хулиганством с вылазкой на салют, взгромоздившись на спину льву (Лев на Льве – это каламбур), и бегством от милиционера.

А потом будут два варианта финала: трагический и фарсовый. Первым сердце сожмется мучительной жалостью к совсем уже своему герою, вторым скажешь: ну вот и ладно. И останешься с пониманием, что судьба подарила тебе встречу с великим романом, одним из лучших в русской литературе ХХ века. Конечно, человек, давший миру такое, не исчезнет без следа, Вы говорили, что в Пушкинском доме нельзя жить? Можно, теперь и вы живете там.

[Eric · Rating 3 out of 5]

Reading this book took some effort, to say the least. It was, to me, completely incomprehensible at various points, but for some reason it was confusing in a way that led me to want to determine why, and thus led me to turn the page. The plot or non-plot is as dreary and fun as St. Petersburg itself, and its incomprehensibility redolent of something Nabokovian, showing us beauty and hope for humankind in the possibility of numerous interpretations and in simple wonder at the possibility for life itself to be a continual return to the beginning, open to any type of understanding no matter how illogical (like the too-numerous patterns on butterflies for no apparent reason). The form is labyrinthine and dependent upon an understanding of Russian literature most readers of this English version won't have, but nonetheless accessible with the footnotes (the translator's, not Bitov's, as the latter are, of course, fake). I feel uncomfortable giving the book four stars in that I admittedly am quite hesitant to say I understood it, but it seems that Bitov desired exactly that.

[Naomi · Rating 5 out of 5]

I wrote an essay on this book at university. It was one of my favourite books. I'll have to re-read the book to freshen my mind on the subject. If you're contemplating reading it I highly recommend - full of that peculiarly Russian literary style of combining philosophy with literature. I spent half my time reading it re-reading whole passages to better grasp a philosophical point Bitov was making. I loved the narrator voice as well. So very godlike and yet a Greek chorus. Sorry I can't be more specific at this point.

[Burak · Rating 2 out of 5]

Dar ve yerel bir göndermeler sistemine sahip, bu göndermeler sisteminin çerçevesine uygun anlatımlar ve diyaloglar dışında öyküsel ve kurgusal olarak zayıf bir eser. Başarılı çevirmeninin de, her ne kadar kötü bir çeviri diyemeyecek olsam da, yazarın kurmaya çalıştığı postmodern, göndergesel dili okuyucu dostu kılmak adına pek bir şey yapamadığı görülüyor. Kitaptan tanıtımlarında belirtildiği gibi derinlemesine bir Rus edebiyatı incelemesi bekleyenler de yanılır, çünkü açıkçası biraz Şerhler kısmına kadar böyle bir şey yok.

[Howard · Rating 3 out of 5]

This is a very literary novel written in late 1960s. It ostensibly tells the life of Lyova with is 'uncle' Dickens (who might be his father), grandfather, his rival Mitishatyev and later his three girlfriends Faina, Albina , Lyubasha. Lyova is a literary critic working in the post his father had in the institute.

The novel structure is complex and written in a very unsympathetic style mixing the author's references to Russian literature/poems, symbolic history of the time i.e. Stalin (which went over my head), his own literary views with added alternative endings for the hero.

I didn't really enjoy this book - I'm used to mixed up, complex novels but a root this a more like 'I, Supreme' by Bastos than it ever is Petersberg by Bely. I felt it was missing the terror of Stalin, appeared more an indulgence of the author with, accepting the book was never intended for a Brit in the 2020s, little forethought on engaging the reader. It's more a PhD as a novel - ultimately not completely unreadable but unenjoyable nonetheless. There are some good sections overall and a striped back edited version would be more accessible.

Quotes:
'The time blabbed, and people floated up to the surface , of it and happily bobbed around as if in a warm sea, on vacation at last - those who knew how to float..."

"People are easily governed, if they are incapable, under any circumstances, of conceiving of themselves as foolish. Therefore, one must flatter them, admire their intelligence, so that they never take a new direction"

"Nowadays life is a protracted copulation with life, an ever postponed orgasm"

"The most indecent thing, the most ruinous and hopeless, is to become visible, permit interpretation, reveal yourself. You discover that you have lived a long time, without noticing, in a culture of cannibalism: a man visible in misfortune, in defeat, in illness, in delirium, in crime, that is a definitive man, a man revealed, is the world's prey, its bread. He will dissolve in an instant in the mouth of the crowd, and everyone will run off to his own sequel, clutching in his fist a little thread, holding in his mouth a fading taste, shred or droplet, of the life force he has snatched on the run from the defeated man"

Very prophetic for the internet, Twitter age I thought - most worrying given the Stalin backdrop.

[Trounin · Rating 3 out of 5]

Всё написанное достойно читательского внимания: позиция Андрея Битова. Под определение “всё” попадает именно всё! Без каких-либо исключений. Как это выглядит? Автор садится писать литературное произведение, в его голову приходят различные мысли, проигрывается множество вариантов. Обычно получается так, что тщательно взвесив, выбирается определённый, становящийся в итоге окончательно принятым. У Битова иначе. О чём бы он не подумал, то тут же заносил на бумагу. Ему не интересно, пригодится данный текст потом или придётся от него избавиться. Всему найдётся место! Так и рождался “Пушкинский дом”, не совсем в муках, поскольку главное для автора – создать хотя бы видимость значительности написанного им труда. Пусть основное содержание укладывается в размер рассказа, зато после обильных отступлений – это полноценный роман. Да ещё и с гордой припиской – модернизм. Только, если задуматься, отчего-то легко размывается понимание беллетристики, стоит писателю допустить даже малейший эксперимент с содержанием.

(c) Trounin

[Stepan · Rating 5 out of 5]

Эту книгу невозможно описать – ее нужно просто прочитать. Невероятный по��тмодернистский (простите) роман. Текст-игра, текст-слоеный пирог. Гениальная, легкая, насыщенная, плотная, умная, заумная и зубодробительная книга. Блестящий язык.

«Тот сел на стул, все еще чему-то не веря, обнял кружку обеими руками и приник... Пил он долго, вникал, захлебываясь, всасывая, впитывая, вдыхая, погружаясь, весь уходя в кружку, он копошился над ней, как шмель над цветком, и когда отвалился со счастливым вздохом, Лева с ужасом заметил, что пива собственно не убавилось в кружке – столько же и осталось. Слово «жажда» как бы написалось перед ��ими в воздухе, во всей своей полноте, со всем своим жабьим жужжанием, и надолго потом, навсегда, связалась эта никак, при таких-то трудах и страсти, никак не отпитая кружка с образом Жажды, понятием Жажды как таковой...»

[Elisabetta · Rating 2 out of 5]

“Tutto quello che ho scritto finora è destinato a un immaginario paziente lettore”

[Denisa Ballová · Rating 2 out of 5]

Sú knihy, ktoré stačí otvoriť a čítať. A potom sú také, ktoré od čitateľa vyžadujú, aby poznal kontext a reálie. Puškinov dom od Andreja Bitova je jednou z nich.

Hlavným hrdinom je Ljova čiže Lev Nikolajevič Odojevcev. To, že sa jeho meno zhoduje s autorom románu Vojna a mier nie je náhoda. Celá kniha je totiž plná odkazov na ruskú literatúru a Bitov v nej zachádza do filologických detailov. Porovnáva napríklad Puškina s Ťutčevom alebo Turgenevom. Veď aj hlavný hrdina Lvova je nakoniec filológ, síce trochu dezorientovaný a vychovaný v nevedomosti, čo pre Stalina postihlo jeho rodinu. Pracuje v Puškinovom dome, teda v leningradskom Ústave ruskej literatúry, kde sa pobije so svojim priateľom a najväčším sokom Mitišaťjevom.

Celý dej má množstvo odbočiek, vedľajších textov s odkazmi na iných autorov, priamych vsuviek autora, ktorý do deja vstupuje nahlas a ktorý tiež ponúka viacero verzií príbehu.

„Kultura potřebuje základnu, bohatství. Ne pro ukojení umělcových potřeb, ale pro skutečnou poptávku. (…) Dneska už nevímproč nikoho nenapadne, že nějaký blázen z maličkého knížectví přece musel rozumět hudbě, když u něho ,pracovaliʽ Haydn nebo Bach. Že papež musel rozumět malbě, když si vybíral mezi Michelangelem a Rafaelem…“

Puškinov dom sa radí medzi kľúčové diela ruskej postmodernej literatúry. Je románom o ruskej literatúre pre tých, čo sa v nej veľmi dobre vyznajú a nemajú načítané len tie najznámejšie knihy. Je tiež dielom o starej literatúre a o tom, že jedinou nádejou pre jej budúcnosť je vlastne jej minulosť.

„A má-li člověk moudré srdce a chce světu sdělit, co má na srdci, zaručeně bude mít dar slova, bude-li si jen věřit. Neboť slovo je ten nepřesnější nástroj, jaký byl člověku dán, a nikdy ještě (což nás neustále utěšuje…), nikdo nedokázal ve slově něco utajit; a když lhal, slovo ho prozradilo, ale pokud znal pravdu a říkal ji, slovo k němu přišlo. Není to člověk, kdo nachází slovo, ale slovo si najde člověka. Čistého člověka si slovo vždycky najde – a ten člověk bude alespoň na okamžik talentovaný. V tom smyslu je nám o talentu jasné jen jedno: že je od pánaboha.“

[Declan · Rating 3 out of 5]

Great when it settles and unties the knots of meta-interrogation, but frustrating during the overly long diversions which are neither revealing nor humorous. At its heart - to the extent that it has one - it concerns the obsessive doubts that surround love and infatuation; the continuous self-questioning around the reliability of what you feel and, even more so, the reliability of the person who elicits the feelings. There are many strands and subjects besides these and I did very much enjoy the wiping out of the first version of the story and the author's rationale for giving us a revised version of the central characters formation. Elsewhere though, that type of authorial intervention becomes less justified because of the overly-extended nature of his ruminations. But there are enough ideas and inventions here to make it worth reading.

[Nada · Rating 2 out of 5]

Eh, da je Dostojevski biti lako bio bi Dostojevski svatko.
A nije. I da, jasna mi je i postmodernistička struktura i obračun sa ruskim klasicima i tu i tamo zanimljiv pristup nekim pitanjima, poput onoga o odnosu autora i njegovog lika ali sve nije bilo dovoljno da ova knjiga ne bi bila jednostavno dosadna i poprilično pretenciozna.

[Bergencw · Rating 3 out of 5]

Moments of sheer brilliance buried in heaps of self-indulgence.

[Veronika Zhukova · Rating 5 out of 5]

Read it in Russian, very thoughtful book

[Cybermilitia · Rating 3 out of 5]

Neden Dostoyevski ve bilimkurgulari disinda Rus'lara gicik oldugumu hatirlatti kitap. Cok tesekkurler Bitov...

[Kevin Tole · Rating 2 out of 5]

Barely readable . Slogged my way through 2/3rds of it before giving up.

Maybe its in the translation.

[Fred Dameron · Rating 3 out of 5]

This novel is really a critique of Soviet literary critiques, reviews, history, and graduate and undergraduate thesis's. All of this is accomplished in a novel where our hero, Lyova Odoevtsev, works in Pushkin House an academic institute dedicated to the Great Russian writers. Further more each member of Pushkin House must publish new and original thought not only on "Modern" Russian Lit, but also new thought on the Great Master's. All while not getting on the wrong side of the censors. As a reader I got the feeling that Lyova is actually Bitov. That the criticism of Lyova's Grand father is really the criticism of those people who wrote critiques under Stalin. Lyova/Bitov republishes some of Grandfathers work with only new edits done. Many of the critics in the Soviet Union wrote tripe that got past the censors. Bitov has written something that got censored in the Soviet Union but got published in the west and his observations and criticism of Soviet thought is scathing.

Though Lyova the reader gets critiques of Pushkin, Lermontov, Dostoyevsky, Tolstoy, Turgenev and others. These critiques are scathing. Even more scathing is the critique of the former critiques that have come out of the Pushkin House. Through out Lyova is constantly under the glare of his Grandfather, who was a great critic but criticized the wrong author in the wrong way at the wrong time and got a stint in Kolyma, AKA Siberia, courtesy of Stalin and the purges of the 30's. After Stalin's death Grandfather gets rehabilitated and then disappears into Siberia comes back to Petersburg meets his grand son and dies. Lyova doesn't know how to act with his grandfather but does get his papers which Lyova uses to get published. One also thinks that Lyova's Thesis defense also has plagiarized Grandfather notes rewritten in it. But under Soviet practice this is not actually an academic crime, it's just using what you have and the family name. But only for those who are part of the "Family". Not only the Odoevtsev family, but also the family of Pushkin House. The extended family is allowed to stray from the norm, but not those who aren't in the family. Bitov also includes around 40 pages of his Undergrad, maybe Masters, Thesis. This is all part of his critique of Pushkin, Lermontov, and Tyutchev using line by parallel line comparisons of three poems: Pushkin's "Prophet, Lermontov's "Prophet", and Tyutchev's "Madness". This line by line comparison is wonderfully done but very technical. The whole book is very technical in the use of language, criticism, thought, what is wrong with our writing and what is right, and why do we write as we do? All of these questions are posed by Lyova, but are really being asked by Bitov. Now you think that the author is always actually asking these questions, and normally you would be correct. Not in Pushkin House. Bitov tells us he is asking these questions. He goes out of his way to tell the reader that he, Bitov the author, is asking these questions. He even goes as far as to have the author meet Lyova and tells us he is going to meet Lyova. This is the ultimate breech of the fourth wall. I gave this work three stars because it is so technical. It is thought provoking even today in how authors both in Russia and the U.S. censor themselves for their audiences and to get past the current censors, the publishing house editorial staff. Look how hard JKR had in getting The Sorceress's Stone published. Add in the use of Bitov's own thesis in his work of fiction and you add to the technical difficulties that the reader has in getting through this work. If you enjoy Russian lit, and want to get a good lesson on some of the Great Literary Masters of Russia this is a good, but technical, read.

One other point about this translation: Susan Brownsberger, I'm sure, is an excellent translator and has done a yeomen's job with Bitov's work. Her critiques of Lermontov is way off base. Pechorin is NOT the useless man. He is Lermontov's alter ego. Pechorin is the one who did all these things I wrote about. I just recorded what he said. No, Pechorin is Lermontov. Lermontov created Pechorin to cope with Lermontov's own PTSD. Lermontov wrote about his actions in the Caucasians through his creation Pechorin. Many veterans have used writing as a catharsis to cope with what we did and how we fell about it. MS. Brownsberger probably has no service experience and therefore has made this very critical error in looking at Lermontov's work. Again though her translation is excellent just skip her critique of Russian lit.

[AiK · Rating 4 out of 5]

Писать рецензию на этот роман сложно, потому что это филологический роман, с главными героями-литературоведами и рассуждать можно как о романе, так и всей обсуждаемой и цитируемой литературе. Весь роман пронизан аллюзиями, прямым разбором литературных произведений русских классиков. Поэтому, предупреждение желающим нажать кнопку «want to read»: убедитесь, что Вы достаточно знаете русскую литературу. Может быть стоит сначала прочитать русских классиков (каких, можно узнать по эпиграфам к каждой главе).
Конечно, нежелающие вдаваться в филологические нюансы тоже могут прочитать этот роман и почерпнуть немало нового для себя, например, дух советской эпохи в 1960-х, и в целом, роман имеет и сюжет, и героев, которые сами по себе тоже могут представлять интерес. В центре романа конфликт поколений, отцов и детей, вернее даже дедов и внуков, проблема прерывания культурных ценностей.
Битова нельзя в чистом виде отнести к диссидентам. Он не эмигрировал, он публиковался в СССР. Но именно этот роман впервые был опубликован в США в 1978 году, тогда как в СССР он был опубликован лишь после Перестройки в 1987 году и, надо отметить, не обрел такой популярности, как многие другие романы, опубликованные в перестроечные годы.
Модест Петрович и Лёва Одоевцевы, потомки тех самых князей (подразумеваются Одоевские), трудятся на поприще филологии. Дед – лагерник, подвергался репрессиям, он гигант мысли, академик. Лёва тоже хочет добиться успеха, и это чувство доминирует в нем. Его привлекают внешние атрибуты, академическая камилавочка, все эти ��мные разговоры, ученые степени, кафедры. Культура мельчает. Преемственность видимая, внешняя. Лёва пошл, и этого не осознает. Вообще, молодое поколение в романе – воплощение обличаемых Чеховым пороков и черт: это чванливое мещанство, пошлость и мелкость. Одна только дуэль музейными пистолетами чего стоит, все эти застолья да под водочку, обжимания и поцелуи с пьяным кем-то, полигамная неверность, воспринимаемая героями как нечто совершенно нормальное, Лева даже сравнивает эти связи, как молекулярные. Но особенную неприязнь вызывает его вечный «друг»-противник Митишатьев, он циник и антисемит, он скользкий тип. Старшее поколение отличается от младшего, но, скажу честно, мне кажется, что аристократ в коммуналке, даже если он внешне безупречно чист, аккуратен и подтянут – это печальное зрелище. Это унижение человеческого достоинства, советское общежитие, и про какую бы чистоту внешнюю и внутреннюю Битов не говорил, не может быть чистым место, где по определению не может быть чисто. Этот момент у меня вызвал некоторый диссонанс и недоверие.
Многие сравнивают этот роман с набоковским «Даром», с другими произведениями русской литературы. А мне показалась органичной связь с «Заповедником» Довлатова (хотя он был опубликован позже и тоже в США, но писался в 1977-1978 годах, допускаю, что Довлатов мог читать в самиздате). Связь эта не только на уровне музеев, Пушкина, отношения к культуре, ментальной близости героев, пассивных и ищущих утешения в водке с огурчиком. Оба этих произведения имеют связь с Иосифом Бродским, оба написаны современниками о современниках, об одной и той же интеллигентской среде и об одних и тех же проблемах. Только у Битова еще есть большая филологическая надстройка, зато у Довлатова критический взгляд на советскую действительность острее, и, мне кажется, это гораздо важнее.
В романе два финала, после каждой части есть приложения, несколько напоминающие теоретизацию сказанного. Если пушкинского и лермонтовского «Пророков» сравнивают уже в школе, то наличие третьего тютчевского – весьма неожиданно. Эпиграфы сгруппированы по трое, где-то это уместно, а где-то можно и поспорить. Например, бесовская группа произведений русской классики гораздо шире трех произведений. Но я вообще, не очень доверяю нумерологии, и та же цифра 27 в его романе мне тоже кажется из того же разряда.
Оценка моих впечатлений от романа – твердые 4,5 звезды, но в GR надо определиться 4 или 5. После некоторых колебаний, я все-таки оцениваю свои впечатления на 4, хотя они выше 4.

[Olea · Rating 2 out of 5]

Grea carte. Unii văd o înrudire între “Casa Puskin” de Bitov si “Petersburg”-ul lui Andrei Belîi. Faptul că ambele romane se hrănesc din universul literaturii ruse mi se pare prea putin, pentru înrudirea clamată. În ce mă priveste, în această Casă a lui Puskin am încercat să intru si pe usi, si pe ferestre... Am reusit doar să dau la o parte niste perdele, să mut niste scaune. In Petersburg-ul lui Belîi am intrat cu toată fiinta mea si am iesit alt om.

Sub pretextul unei povesti de dragoste, banale, scriitorul divulgă tarele intelectualitătii sovietice, dar nu ale celei “făcute”, ci ale celei de viță nobilă, aristocrate, “acomodante” cu regimul instaurat de revoluție.

Scriitorul o lasă să-si afirme constiința de clasă si rolul în istorie, în formarea culturii, mai ales (“Nici o egalitate nu va înălța catedrale și palate, nu le va picta, nu le va împodobi.”) Îi argumentează vitalitatea, contrar ideilor larg răspîndite.

“Se obișnuiește a considera aristocrația ca fiind fragilă, nepractică, neadaptată vieții, neputînd suporta lipsurile și greutățile, incapabilă să muncească. Cu toate acestea, în sensul cel mai bun, aristocrația reprezintă cea mai înaltă formă de adaptare și forma cea mai vitală. Pentru că tocmai cel care a avut totul este în stare să piardă totul, fără să se descurajeze; tocmai cel care posedă știe că a avea nu înseamnă totul. Cel care n-a avut nu poate să n-aibă, pentru că vrea să aibă. Adevăratul aristocrat nu vrea să aibă, ci are: e o realitate obiectivă. Pierzînd, el știe că a posedat ceea ce i se cuvenea indiscutabil. ... De aceea ei au și putut ... să uimească prin dîrzenia, răbdarea și demnitatea lor, adică tocmai prin capacitatea lor de adaptare, pentru că adevărata aristocrație reprezintă însăși capacitatea de a se lipsi de orice și de a se menține pînă la capăt.”

Si îi analizează forta de adaptare, în grija ei de a-si conserva calitățile intrinseci, optînd pentru apolitism.

“... capacitatea de adaptare a aristocrației s-a manifestat în capacitatea ei de a “nu discuta” și de a “sluji”. ... N-au acceptat nimic din schimbările survenite, dar au continuat să trăiască într-o lume schimbată, pentru a păstra măcar acele trăsături care le erau caracteristice, inerente structurii lor ... precum: cinstea, principialitatea, respectarea cuvîntului dat, noblețea, onoarea, curajul, dreptatea, stăpînirea de sine...”.

Pentru cititorul actual, e interesantă si clarviziunea ei asupra aristocratiei naturii (“prin aristocratismul ei, este mai presus de orice societate”) precum si avertismentul asupra distrugerii ei ireversibile (“Omenirea era săracă și se hrănea muncind, fără să distrugă bogățiile naturii, stînd la porțile ei cu modestie și fără să se gîndească încă la jaf.”, “să te oprești pentru a lăsa natura să se odihnească, să-și linga rănile, să se regenereze...”).

Analiza se face cu metodă, fără emotie sau părtinire, ca asupra unui obiect de muzeu (“Erau destul de mulți cei care ... aveau mari calități morale, fără a fi inteligenți, căci inteligența nu este un atribut al aristocrației, ci al naturii, si în acest sens al poporului...”). Nu lipsesc destul de obisnuitele comentarii, aici de sociologie, istorie sau teorie literară, plasate la sfîrsitul romanului (pentru care răspunderea pentru forma finală este pusă pe seama altui personaj!), notele de subsol, intercalarea de pasaje consistente din documente aparent fără legătură cu povestea.

Dar dincolo de aceste aspecte, modul în care îsi construieste Bitov romanul este o adevărată provocare pentru un cititor obisnuit... El (“autorul”) se interpune între cititor si eroul principal în mod repetat si sub multiple forme, care mai de care mai insolite. Intervine în desfăsurarea povestirii oprindu-se si reluînd-o într-o altă variantă sau din alt punct. Îsi abandonează personajul ca să se adreseze cititorului, uneori de-a dreptul ca să-i tragă niste scatoalce după ceafă (“nu-i asa că nu te-ai gîndit la asta?”). Îsi afirmă prezenta fizică în scena în curs de desfăsurare ascuns într-un cufăr (care apare de cîteva ori pe prcursul romanului) s.a.m.d. Ce mai, as zice ca se manifestă ca un regizor de teatru, la repetitii, cu actorii, cu personalul de la logistică si cu textul scris pe foi, nu neapărat puse în ordine! Scrie cu febrilitate, plonjează în subiect, se referă la tot felul de personaje, unele încă necunoscute, la problemele psihologie a creatiei (raporturile autorului cu eroul său) – deodată se opreste si se dojeneste pentru grabă si neclaritate... Foarte agasant, semn de excesivă trufie... Citind, ascult, întîmplător, si un cvartet pentru vioara de Schönberg – se potriveste perfect!

Aproape că am vrut să renunt la lectură, dar anumite “pepite” m-au făcut să strîng din dinti si să continui pînă la capăt. Într-adevăr, dacă n-as fi făcut-o as fi pierdut un final mare (chiar mai multe finaluri, că e Bitov ! :)) O consolare poate fi aceea că Bitov este constient de impactul pe care îl au alegerile sale, stilistic vorbind (“nu mă citiți!”), punîndu-le pe seama nesupunerii sale la legea “falsei ipoteze”, care, după el, ar face succesul oricărui subiect literar clasic, si căreia i s-au înclinat toti marii creatori de capodopere, el preferînd “lipsa de vigoare” si “aparența de lucru de mîntuială” acestei minciuni de la care nu s-a dat înapoi nici Dostoievski(!).

Sînt multe pasaje de-a lungul cărora te simti răsplătit pentru aroganta pe care o înfrunti ca “simplu cititor”; tonul este “ludic si persiflant” (să-l cităm și pe Lucian Raicu, care a scris prefața, entuziast). Un exemplu hazliu este marcarea trecerii între diversele etape istorice prin strîmtarea pantalonilor (cu precizarea lărgimii în cm), alungirea sacoului și micșorarea nodului la cravată. Și altul - Bitov găsește o plăcere maximă să demascheze și să demistifice cele mai mărunte aspecte care ar știrbi din măreția/grandoarea construcției societății sovietelor, de unde umor cît cuprinde.

Ca de obicei la astfel de cărți, care se desfășoară ca adevărate uragane literare, există și un efect secundar constructiv – trezirea interesului pentru rivalitatea poetică dintre Tiutcev si Pușkin (de recitit Pușkin, deci, și de amușinat Tiutcev, chiar și Lermontov puțin).

[E. Artyom · Rating 3 out of 5]

Гораздо больше социалистический реализм, нежели постмодернизм, о котором повсеместно пишут. Или же совковый постмодернизм, нежно взращенный на избыточных полях советской литературе. Всё равно что записывать Лоуренса Стерна в кондовый постмодернизм.
Интереснее всего в книге авторские отступления и под сотню страниц комментариев после основного текста о реалиях и т.д., причём последние ещё и с ошибками: как литературными, так и вообще. Они хотя бы иногда забавные, т.к. главный герой в течение всего текста - на редкость раздражающий балбес. Если это калька на интеллигенцию, то автор пишет кальку на себя; если это калька на аристократию и т.д., то за автора отдувается Митишатьев и это тоже сравнение ниже среднего. Ход романа, в последней третий особенно громоздкий и откровенно муторный, спасает финальный ход, где, так сказать, персонаж погибает, а человек остаётся жить - довольно неплохо.

[Paroles · Rating 4 out of 5]

Блестящий роман, который потребовал половины жизни, чтобы вернуться к нему и понять по-настоящему. Роман для взрослых. Безусловно интеллектуальный, но при этом не головной, душа в нем трепещет и сердце бьется.

Ну, и пара цитат, для памяти:

Ум - это способность к рождению синхронной с реальностью, отражающей мысли, а не цитирование, не воспоминание, не изготовление по любому, пусть самому высокому образцу - не исполнение.
С. 84

Эта постоянная российская озабоченность судьбой Пизанской башни...
С. 127

[Jordan · Rating 1 out of 5]

It's probably a fine line that separates the successful from the unsuccessful postmodern novel. I know where this one falls. Although having no Russian blood in me, I have read most of the nineteenth century, and some of the twentieth century, writers Bitov engages with, and even still I found the game-playing tedious. It was never so tedious that I put the book down altogether; rather, with each turning of the page I gave the book another chance. In other words, this novel had over 350 chances.

Let's just say the author Bitov more than he could chew!

[Jacob Hurley · Rating 5 out of 5]

"Like Chekhov, I suffer from graphophobia, but when I’m inspired—I can write very quickly."
...
"A writer who gets pleasure out of writing is naturally a graphomaniac. A lot of times this process becomes an experience only for yourself—the writer. But sometimes another person is also entranced by this experience . . . and when that other person is completely transformed by it—the process becomes an event."

https://www.dalkeyarchive.com/a-conve...

[Timi · Rating 4 out of 5]

Olipahan kirja!
Heti ensimmäisenä kirjoitustyylistä tuli mieleen Tristram Shandy teos, molemmissa teksti poukkoilee paljon ja seuraaminen on jokseenkin haasteellista.
Kirja pitänee lukea useasti uusiksi, että siitä jotain tajuaisin.

[Anya · Rating 4 out of 5]

Не поняла и половины; впечатления - от полного погружения до мучительно медленного проползания страниц. Рецензии пусть кто-нибудь поумнее пишет :Р Но прочитанному рада.

[M Levent]

yarıda bıraktığın ender kitaplardan biri oldu

[Moira Downey · Rating 3 out of 5]

I hesitate to give this a full four stars, primarily because this edition maybe suffers from the diminution of authorial voice that I'm increasingly convinced is inevitable when reading literature in translation? It's a big stubborn, difficult, philosophical novel that dances around what it means to live in a literary culture so inescapably dominated by state authority. I say dances around, because in 1978, one was still not free to write with any honesty about nearly anything with the long, heavy shadow of Soviet control looming large. And so Bitov builds on a century of Russian literary tradition (which, in turn, builds on the corpus produced by Pushkin himself)--a tradition, as the translator rightly notes, that was frequently the object of struggle between the state and the individual--to present to the reader an ironic, mirror-version of Soviet life. Intertwined with this is a meditation on representations of reality, and the complicated relationship between author and subject.

The protagonist's climactic fight with his main rival, Mitishatyev, however, seems (?) to most directly reveals his assessment of literary and intellectual existence during late-period Soviet stagnation:

"...But what am I getting at? Why don't you hate the fact that we were forced to grab hold of the same log, the fact that we were cast up on the same island, berthed on the same ship! Why hate me in place of everyone? Here, here!" Mitishatyev jumped up. "These walls here, this banality, these dead men! Whom we, the living, exploit! This age, which forces us to know everything about each other! Because we do know everything! We know so terribly much about each other that--never mind hatred, I can't see why we didn't kill each other, ten, fifteen, twenty years ago! We live on each other, we go to the same latrine, gobble the same corpse of Russian literature and take away the taste of it with the same fixed dinner menu, we use the same monthly ticket to ride the same bus to the same apartment and watch the same TV, drink the same vodka, and use the same newspaper to wrap our solitary herring! Why do you put up with all this, and not with poor little me?"

Given the irony with which the novel is steeped, it's hard to know how straightforwardly Mitishatyev is presenting Bitov's case, but the painful ringing of truth (that, admittedly, I may hear where a more contemporary reader of his may not have) seems to set this sentiment apart.