NORMA (Norm) is the fifth novel by Vladimir Sorokin (b. 1955) to be published by Ad Marginem. Sorokin has become the most scandalous Russian novelist of the postcommunist era. In 2002 he had to face a legal trial, as his 1999 novel, Goluboie salo (Blue fat), was accused of being pornographic. Norma follows basically in the satirical pattern of Sorokin’s novels, though in comparison with Goluboie salo, the lyrical and nostalgic elements have now been considerably enhanced.
Vladimir Sorokin (Владимир Сорокин, Vlagyimir Szorokin) was born in a small town outside of Moscow in 1955. He trained as an engineer at the Moscow Institute of Oil and Gas, but turned to art and writing, becoming a major presence in the Moscow underground of the 1980s. His work was banned in the Soviet Union, and his first novel, The Queue, was published by the famed émigré dissident Andrei Sinyavsky in France in 1983. In 1992, Sorokin’s Collected Stories was nominated for the Russian Booker Prize; in 1999, the publication of the controversial novel Blue Lard, which included a sex scene between clones of Stalin and Khrushchev, led to public demonstrations against the book and to demands that Sorokin be prosecuted as a pornographer; in 2001, he received the Andrei Biely Award for outstanding contributions to Russian literature. Sorokin is also the author of the screenplays for the movies Moscow, The Kopeck, and 4, and of the libretto for Leonid Desyatnikov’s Rosenthal’s Children, the first new opera to be commissioned by the Bolshoi Theater since the 1970s. He has written numerous plays and short stories, and his work has been translated throughout the world. Among his most recent books are Sugar Kremlin and Day of the Oprichnik. He lives in Moscow.
Здравствуйте, Владимир Георгиевич! Я тут хорошо обустроился читаю уже 107 книгу за год так вот Владимир Георгиевич я читаю ваш роман а вы на меня срал. Я Вам кто? Я прошел полностью через перестройку ветеран я а вы на меня срал. Я вам не позволю срать на меня в романе на который вы насрал. Я срать а вы написали. Я читать и обосран. Я вас ебал Владимир Георгиевич вы ебаный и срал на нас когда я читал. А читал быстро и 150 страниц пролистнул потому что ебаный гад на нас насрал дал почитать. Зачем дал почитать? Анекдотики-хуетики свои рассказываете пока я доктор-хуектор читаю это все выполняю норму за 1 день. Владимир Георгиевич вы ебаный гад я егал вас. Егал могол вас гад а вы срал. Егал гада мог срал на нас. Писал срал читал ебаный. Вы гаг егал а срал. Ебаный гад гагол шара мог. Ошвар вашое реров иврв нога. Мога тора кора нора сера мера пира гора гега шега щега лега сука. Егал гад гаденый сраный гад пересраный гавно гад сраный. Егал вас гад где зарплата гад ебаный я читай а вы срай нас. Срай нас ебал читал. Не мог могол. Еьало алыжь сглы джвбы чнгыр. Гтуьц швьцтц улжвб ызыщы. Апааа плалаа пдаоала поплала. Ааааааааа ааааа аааааа ааааа аааааа ааааа аааааа аааа ааааа ааааа ааааа ааааа ааааа аааа гад еганый гал вас.
Вот, оказывается, какая она – "Норма". Думал, на вкус похуже будет. А так, – резкий запах постмодернизма, концептуализма, земли, фекалий. Кушать можно, главное – не спешить, тщательно пережевывать, водичкой запивать. В общем, я свою норму выполнил.
Ух, пробрало. Прочитала в «Обратном адресе» Александра Гениса недавно такое про Сорокина:
«— В раннем детстве, — рассказывал Владимир, — в нашем дворе была открытая выгребная яма, омерзительная, но отойти трудно. Так и живу.»
Ощущения от книги примерно такие же.
Блестящий эксперимент языка, возведённый в абсолют, что-то уже за гранью понимания несоветского человека, и чем больше времени пройдёт, тем меньше мы будем понимать, о чем вообще речь. Наверное, есть такие ужасы в истории, о которых и помнить мерзко, и забывать нельзя.
Затрудняюсь с оценкой данной книги. Цель текста — отсутствие цели текста — уловила, метафору поедания фекалий уловила, тем не менее не скажу, что в восторге от замысла книги. Под конец читать совсем тяжело и нудно. Без определенного читательского багажа читать не рекомендую, стоит ознакомиться с понятием концептуализма, иначе есть риск бросить текст и совсем его не понять. Вердикт — на любителя.
Мой путь к Норме: Шаг 1: кто-то из гостей Дудя упомянул о "Норме" как об must read книге Шаг 2: в ЧГК попался вопрос про Норму Шаг 3: Ааааааааааааааааааааааааааааааааааанадопрочитатьужеаааааааааааааааааааааааааааааа
Странное дело, рубрика "новости завтрашнего дня" меня никогда не привлекала, но похоже, что брежневский застой это вполне себе день сегодняшний. Книга состоит из нескольких частей, которые объединяют два мотива: советская действительность и абсурдность с легкой примесью английского юмора, но некоторые еще и написаны в экспериментальном стиле. Что, если норма положена всем? Сколько вы сможете сопротивляться среде, где ее послушно употребляет каждый? Четвертая и седьмая части требуют некоторой подготовленности, но меня впечатлили чуть меньше, после осознания, что за прием используется, читать становится скучнее. Вторая и шестая - скорее игра с формой. Первая и третья безусловно любимые: проработанность диалогов и сюжетов потрясающая. Ну а пятая просто мем, ушедший в народ, не знаю, то ли это признание, то ли наоборот, никто не оценил любимый прием автора Слово "деконструкция" мне неизвестно, но раз появляется в каждой рецензии, я тоже должен был его добавить.
Интересно, остроумно, нестандартно, странно, скучно, непонятно. Смешно и грустно. Советовать эту книгу кому-то я бы побоялась, но сама прочитала с любопытством. Актуальность книги не вызывает сомнений.
Прекрасная вещь о том как русские жрут говно.. Кто с удовольствием, кто с отвращением, а кто так, между делом. Кто-то подмешивает в еду, кто-то запивает водкой, кто-то изобретает химические формулы по улучшению вкуса. Но мораль одна: жрут говно все. Такой уж он, народный менталитет.
The set of stories about Soviet people eating a shit for a daily "Norma" completion. Norma (shit) – is a natural foodstuff component of (and in) a Soviet Russia
Очень трудно удержаться от восклицания ”ну и говно!” (конечно же, с восторженной интонацией) или написания словосочетания ”нормальная книга” или добавления чего-нибудь нечленораздельного вроде ”здравствуйте, Владимир Сорокин! Книга у вас отличная. Но и я не лыком шит – тебя е**л гад срать! Ага шебо ага! Аааааа!” Короче, иронизировать над формальными сорокинскими методами легко. Тяжелее понять, как именно этот набор не связанных друг с другом глав, в которых концепт превалирует над содержанием, рисует всеобъемлющую картину эпохи застоя. Впрочем, чем больше времени будет проходить с момента написания книги, тем труднее будет читателям её расшифровать. Уже сейчас мне, малознакомому с советскими песнями, было трудно уловить смысл одной из глав. Проблема у книги только одна – как только читатель ”раскусывает” конкретный метод, примененный в главе, дочитывать её до конца становится невыносимо скучно.
Деконструкция советского быта, культуры и пропаганды методом атаки абстрактным исскуством со всех возможных флангов. Каждая глава имеет собственную художественную эпоху и стиль и направлена на иной концепт или часть советского мироощущения. Несмотря на то что иногда читать сложно из-за полного перехода от художественного искривления реальности к чистому и незамутненному бреду, более-менее здравые части книги поражают своей глубиной, многозначительностью и юмором. Постмодернизм как он есть, не слишком утратившый былую радикальность и интересность и в нынешнее время, а во время написания бывший вообще позитивно оскорбительным и святотатским. Норма похожа на артхаусное кино - отличное, когда сечешь фишку, и совершенно отвратное когда нет.
Совершенное издевательство над русским человеком: интеллигентом, советским функционером и простым работягой-терпилой. Деконструкции подвергается плакатность и наивная романтика русской литературы, разбираются и заменяются абсолютами узнаваемые метафоры. Сорокин с особенным удовольствием, даже с хэканьем пинает советское общество на протяжении большей части книги - он погружает персонажей в дерьмо, а те чувствуют себя привычно и радуются, что их дерьмо свежее соседского.
Отличный троллинг СССР, шикарные маленькие истории про лесбийское поедание норм в первой части, и замечательные поделки на советские песни в предпоследней, особенно про девочку Лиду и поцелуи-сухари. Только вот деревенского дедушку-шизоида - жалко.
Ёбкий постмодернистский роман состоящий из разных по стилистике и содержанию частей. Люди скот, сограждане всех чинов и сословий покорно жующие норму, и расстрелянная одинокая гармонь. Нормальная такая злободневная книга. Третья часть любимая.
Читала років 20 назад. Настав час перечитати. Майстер геніально відтворює через роки ту срсеровську дійсність, що лякає і гіпнотизує читача....і у роті присмак тої гідотної норми...
- Із чого варто розпочати знайомство з Сорокіним? – пролунало питання на літературній зустрічі у Кишиневі. - Ну, спробуйте з «Норми», - не довго думаючи, відповів сам винуватець свята. І справді, важко знайти якийсь інший твір у вже доволі численній бібліографії автора, що так яскраво та переконливо давав би уявлення про той самий, сорокінський стиль. Окрім славнозвісного «Блакитного сала», це, можливо, ще «Теллурія», однак то вже зовсім інша історія… Отже, «Норма» розділена на вісім частин, кожна з яких відрізняється за манерою написання, сюжетом та пов’язана з іншими хіба тільки дослідженням меж нормальності та загальним всесвітом, в якому безпомилково вгадується пізня радянщина. На марафоні, присвяченому 30-й річниці Незалежності України, інший класик Лесь Подерв’янський, згадуючи ті часи, зізнався: «Я думав, що ми у цьому гавні і подохнемо». Герої Сорокіна, схоже, цілком розділяють цю думку, оскільки щоб вони не робили, до яких верств і прошарків населення не належали, які б високі або низькі теми не підіймали та чим би не харчувались, кожному попри все належить спожити свою норму - крихкий брунатний брикетик, що нагадує шоколад лише кольором… Не обмежившись малоапетитною радянською дійсністю та надзвичайно своєрідно віддавши шану російській бородатій класиці, Сорокін переходить до декомпозиції мови радянської людини, і це, на мою думку, найцікавіші розділи книги. Орудуючи пером, мов скальпелем, він зрізає старі, омертвілі словесні форми та спостерігає за результатом, чи виживе пацієнт після такого втручання. Чи буде ампутація ураженої гангреною кінцівки рятівною, а чи зараження буде нестримним. Утім, судячи з того, що внаслідок операції пацієнт втрачає здатність ясного мислення та звертається до відвертої маячні, прощання із радянським минулим відбулось не так безпечно, як на те сподівався лікар. Найбільш показовими тут є листи до Мартина Олексійовича, один з яких просто необхідно навести в оригіналі: « Здравствуйте Мартин Алексеевич! Сегодня немного прохладно и тучи были с утра я думал, а вдруг дождь пойдёт и огурцы накрыл днём когда обычно самое солнце. Но щас вроде ничего только тучи. Занялся я ещё и разборкой сарая стал низ разбирать и он весь гнилой оказался. Конешно ведь в низине стоит там вода и щас стоит ещё. Начал разбирать и думал а как бы вот в троём то как у Кудряшовых то разобрали. Но у нас ведь на нас только с Машей всё, а Николай да вы не переломитесь. Вы все думаете мы вам обязаны вы вот благодетель а мы работай здесь! Нет дорогой товарищ я тоже кое чего соображаю я фронтовик и в военкомате меня ценят как никак. Так что я так издеваться над собой не позволю я срать не позволю на себя как никак а я тоже почище вашего жизнь знаю. А вы блядские гады хуевы вы думаете что я так вот позволю! Нет я не позволю! Я на вас всю общественность подниму чтобы просветили вас гадов гадских! Вы привыкли как кулаки срать на нас и жрать а после гадить и всё а я вам не позволю гадить на меня я тоже ветеран и срать не позволю. А дом мы хоть на вас записан а мы его всем покажем чтоб срать на нас не позволяли. И я ебал вас гады вы нас думаете что мы должны! Нет дорогой мы не должны это ты должен нам чтоб не срать а только приезжать и так то! Ты думаешь мы срать только на нас а потом вы петухами ходите. Нет я ебал вас гадов я вас срал на вас говна не можете так чтобы мы работали только. Вы срал а я тебе говорил мы дом общественность ебал тебя гадов и мы же и будем а не вы чтоб мы пахали. Мы пахали а ты я ебал. Я тебя ебал гад ты и я. Я тебя ебал гад такой чтобы говно. Я тебя ебал гад не думаешь. Я тебя ебал гад сраный. Я тебя ебал гад сраный. Я тебя ебал ты не думаешь. Я тебя ебал говно гадский и заберут. Я тебя ебал гад ты хуесор а не то что. Я тебя ебал гад. Я тебя срал и не то что. Я срал вас чтобы. Я тебя ебал говно. Я тебя ебал говно что не отобрали. Мы пахали а я тебя ебал гад сраный. Я тебя не срать гад сраный. Я тебя ебал гад сраный. Чтобы не срать на гадский говна нас. Я готел срать гад и ебал вас. Я вас сгат и ебал могол. Я тег ебал гад могол. Я тег ебал гадо могады Я гад ебалы год вас. Я гад сбыла гад магы.» Власне, після цього додати нічого. Те, що в часи написання здавалося лише наслідком бурхливої фантазії автора, сьогоднішня путінська Росія втілює у життя. Її сучасний образ – це ображений на весь світ старий фронтовик, який так наелектризувався від власної багатолітньої маячні, що зрештою взявся громити будинки сусідів. І поки що в світі немає сили, яка б його зупинила.
Having the flue is a great excuse to lay down and just read books. And it turns out the combination of a fever and a book by Vladimir Sorokin makes for an almost psychedelic experience. My favorite book from this reading binge; ’the norm’.
The book was written as a rebellious reaction to the atmosphere of Moscow in the early 1980’s. In ‘the norm’ the stylistic form seems to be more important to the author than the overarching story. Sorokin often uses the cliché’s of a Soviet literary language, figures of speech passing by like slogans out of context, in a way that parodies the socialist realist tradition. The word ‘normal’ is repeated and used in so many instances until it becomes devoid of meaning, a parasite that has embedded itself into everyone’s vocabulary. It uncovers the insincerity of a language that is meant to express social unity. And the absurdity that ensues makes for a very compelling read.
The writer seems to stylistically reinvent himself constantly throughout the book. I especially enjoyed a segment of letters describing the everyday chores of a man at a dacha. He writes the owner about repairs and garden work that needs to be done, also venting out his irritations about the work ethic of the young couple living on the other side of his porch. Whilst first he expresses his disdain without resorting to vulgarities, a mix of loneliness, entitlement and bitterness seem to make him lose his sanity. The letters gradually become illegible. Finally the writer aggressively blurts out gibberish onto the pages, culminating in an existential scream. And this is not the only part of the book where the text at some point becomes an illegible string of characters.
Honestly, I had never read anything like it. It is humorous and rude, yet touching. The book engages in a raw deconstruction of language, under the guidance of a writer who is constantly shapeshifting. In one book he can both successfully embody Mayakovsky and fall back on a classical lyrical tone resembling 19th century literature. It is intriguing how these artists repurposed overly familiar speech patterns or imagery as an instrument for their rebellion. As Sorokin said; the Moscow conceptualists, who gave him is informal education, were ‘people with civilized audacity’ and an fearlessly experimental approach. ‘The norm’ encapsulates this attitude wonderfully.
Здравствуйте Мартин Алексеевич! Сегодня немного прохладно и тучи были с утра я думал, а вдруг дождь пойдёт и огурцы накрыл днём когда обычно самое солнце. Но щас вроде ничего только тучи. Занялся я ещё и разборкой сарая стал низ разбирать и он весь гнилой оказался. Конешно ведь в низине стоит там вода и щас стоит ещё. Начал разбирать и думал а как бы вот в троём то как у Кудряшовых то разобрали. Но у нас ведь на нас только с Машей всё, а Николай да вы не переломитесь. Вы все думаете мы вам обязаны вы вот благодетель а мы работай здесь! Нет дорогой товарищ я тоже кое чего соображаю я фронтовик и в военкомате меня ценят как никак. Так что я так издеваться над собой не позволю я срать не позволю на себя как никак а я тоже почище вашего жизнь знаю. А вы блядские гады хуевы вы думаете что я так вот позволю! Нет я не позволю! Я на вас всю общественность подниму чтобы просветили вас гадов гадских! Вы привыкли как кулаки срать на нас и жрать а после гадить и всё а я вам не позволю гадить на меня я тоже ветеран и срать не позволю. А дом мы хоть на вас записан а мы его всем покажем чтоб срать на нас не позволяли. И я ебал вас гады вы нас думаете что мы должны! Нет дорогой мы не должны это ты должен нам чтоб не срать а только приезжать и так то! Ты думаешь мы срать только на нас а потом вы петухами ходите. Нет я ебал вас гадов я вас срал на вас говна не можете так чтобы мы работали только. Вы срал а я тебе говорил мы дом общественность ебал тебя гадов и мы же и будем а не вы чтоб мы пахали. Мы пахали а ты я ебал. Я тебя ебал гад ты и я. Я тебя ебал гад такой чтобы говно. Я тебя ебал гад не думаешь. Я тебя ебал гад сраный. Я тебя ебал гад сраный. Я тебя ебал ты не думаешь. Я тебя ебал говно гадский и заберут. Я тебя ебал гад ты хуесор а не то что. Я тебя ебал гад. Я тебя срал и не то что. Я срал вас чтобы. Я тебя ебал говно. Я тебя ебал говно что не отобрали. Мы пахали а я тебя ебал гад сраный. Я тебя не срать гад сраный. Я тебя ебал гад сраный. Чтобы не срать на гадский говна нас. Я готел срать гад и ебал гас. Я вас сгат и ебал могол. Я тег ебал гад могол. Я тег ебал гадо могады. Я гад ебалы год вас. Я гад ебыла гад магы.
This entire review has been hidden because of spoilers.
“Even though I like you, I think I’ll have to shoot you. First, because husband and wife are one Trotskyite-Bukharinite gang. And second — so that my beloved city can sleep in peace.”
Describing the plot of this book is basically impossible. But here’s what I can say: Norma is a reconstruction of the concept of “norm.” A dismantling. A reassembly. A full-on linguistic and philosophical operation.
The novel is split into two parts. The first one takes place in the Soviet Union, following fragments of different lives — all linked by a strange, ritualistic act: eating the “norm.” The second half is a wild blend of conceptual writing, absurdist realism, and socialist surrealism.
Compared to Sorokin’s “Blue Lard”, which I’d only recommend to hardcore postmodernists, Norma is much more accessible. It still contains everything Sorokin is known for — stylistic virtuosity, grotesque images, and mind-bending shifts — but it reads surprisingly smoothly. You won’t feel lost or frustrated. At least, not in a bad way.
The central question is this: What is “normal”? And who decides that for us? Is it internal — or imposed? And how do we digest the “norm” once we realize it tastes nothing like our own values?
Pros: • Surprisingly easy to read • Thought-provoking and provocatively honest • A great introduction to Russian postmodernism • A strong antidote to conventional fiction
Cons: • May alienate readers with its bluntness • Not for fans of rigid, linear, “classic” storytelling
Нормальная книга. Просто невероятно умелая работа с русским языком. Настолько умелого подражания настолько разным стилям и режимам высказываний не видел до этого, пожалуй, нигде. С грустью вынужден отметить, что книга не потеряла актуальности с момента написания. Она реалистична *до ужаса*. Читая первую часть я удивлялся, насколько правдоподобными кажутся все зарисовки из нее, насколько легко поверить, что в целой стране будет до такой степени *нормализовано* ежедневное поедание говна, что возникнут целые традиции описания этого процесса и замылевания полного отсутствия в нем смысла. В той же степени резонирующей оказалась "Летучка": в ней буквально передано это набившее оскомину ощущение формы, лишенной всякого содержания. Официальная речь в современной России просто полнится примерами, в которых форма (режим высказывания, интонация, ритм речи) вышла на первый план, сделав ненужным какой-либо смысл. Тошнит от этого невероятно. "Падёж", надо сказать, довольно пугающий. Думаю, потому, что Сорокин в нем демонстрирует, как безжалостный и бессмысленный язык порождает столь же безжалостное и бессмысленное насилие в реальности, ну или, по меньшей мере, насколько хорошим маркером такого насилия он является. "Письма Мартину Алексеевичу" и рассказы с буквализированными метафорами из советских песен и стихов даже и не знаю, как описать. Чистое удовольствие, да ещё и веселое такое.
Что может быть общего у человека образца условный "Интеллигент" и человека образца условный "Пролетариат" в Советском Союзе? 1. Дерьмо, а именно норма фекалий, которую надо съедать ежедневно. Это и делает советского человека советским, абсолютным элементом тоталитарной системы в принципе. 2. Язык. И вот именно язык Сорокин решает беспощадно препарировать, взламывая его коды: фонетические, грамматические, стилистические... Вот начните долго-долго повторять какое-либо дальше некуда привычное слово. Попробуйте, раз за разом говорить: быстро, вслух. Теряется связь обозначаемого с обозначаемым? получается какая-то незнакомая белиберда? Вот вам и лингвистический конструктивизм. А еше типичный образчик хорошего, но давайте начистоту, поднадоевшего литературного постмодернизма, когда автор позволяет себе аааааа аа ааа на пару страниц. И совершенно безумные, но логически обоснованные диалоги, в которых практически ни одно слово не ясно, но совершенно точно чувствуется смысл. И нет разницы между прозой и поэзией, агитплакатом коммунизма и ранним Буниным, остервенелым желанием человека жить и тем щелчком, который может эту жизнь просто уничтожить.