What do you think?
Rate this book
Убю король и другие произведения
Альфред Жарри (1873-1907) - один из немногих классиков французской литературы, чье творчество оставалось до сих пор неизвестным российскому читателю. Хулиганские, эпатирующие благовоспитанных господ тексты Жарри стали ярким образцом контркультуры рубежа XIX-XX веков, предвосхитив дадаизм, сюрреализм и театр абсурда.
Эта книга - первое издание Жарри на русском языке. Она включает все основные произведения писателя, а также биографический очерк и подробные комментарии.
Эта книга - первое издание Жарри на русском языке. Она включает все основные произведения писателя, а также биографический очерк и подробные комментарии.
603 pages, Hardcover
First published January 1, 2002
1 person is currently reading
6 people want to read
About the author
Alfred Jarry
248 books262 followersAlfred Jarry was a French writer born in Laval, Mayenne, France, not far from the border of Brittany; he was of Breton descent on his mother's side.
Best known for his play Ubu Roi (1896), which is often cited as a forerunner to the surrealist theatre of the 1920s and 1930s, Jarry wrote in a variety of genres and styles. He wrote plays, novels, poetry, essays and speculative journalism. His texts present some pioneering work in the field of absurdist literature. Sometimes grotesque or misunderstood (i.e. the opening line in his play Ubu Roi, "Merdre!", has been translated into English as "Pshit!", "Shitteth!", "Shittr!", "Shikt!", "Shrit!" and "Pschitt!"), he invented a pseudoscience called 'Pataphysics.
From Wikipedia
Best known for his play Ubu Roi (1896), which is often cited as a forerunner to the surrealist theatre of the 1920s and 1930s, Jarry wrote in a variety of genres and styles. He wrote plays, novels, poetry, essays and speculative journalism. His texts present some pioneering work in the field of absurdist literature. Sometimes grotesque or misunderstood (i.e. the opening line in his play Ubu Roi, "Merdre!", has been translated into English as "Pshit!", "Shitteth!", "Shittr!", "Shikt!", "Shrit!" and "Pschitt!"), he invented a pseudoscience called 'Pataphysics.
From Wikipedia
Ratings & Reviews
Friends & Following
Create a free account to discover what your friends think of this book!
Community Reviews
Displaying 1 of 1 review
December 13, 2018
Прорёк
Трах-тебе-в-брюх! Мы ничего не сумеем толком разрушить, если не разнесем до основания и сами развалины!
Нет никакого желания бросаться в Жарри тяжелыми эпитетами, он как плод дуриана, вкусен, когда к нему привыкаешь, но источает такой запах, что новые знакомцы от него шарахаются. Тысяча восемьсот конченные были последними годами, когда интеллигенция с поэтической прожилкой религиозного знания широко плодилась и не заботилась о самых основных плодах с древа познания. Метафизические застольные споры с Богом, который не смог придти массово вылились в патафизические опыты, превозмогая боль от определенной неполноценности на месте неопределенной ценнополости. Я бы мог и дальше писать стихи, но не хочу кончить, глотая эфиры и другие продукты выхлопа, на которых требуется строить самореспектабельные воздушные замки. Или, может быть, хочу, но не верю в то, что я в них смогу поселиться и розовощекий апостол встретит меня у входа, зажжет семисторонние канделябры и сам расплавиться свечой.
Свободные люди отличаются тем, что знают, что их скручивало. У французов такого пошиба это даже не рамки приличия, язык, границы дозволенного, или воспринимаемость - это явления. Начало, конец, жизнь, смерть, и прочее такое, что ни в какую не хочет смешиваться вдоль или по очереди. Логика этому движению досаждает, она есть, но сказать ее объективным языком - это прослыть п(р)ошляком и идиотом, а если не прослыть, то смешать свою геопоэтику с игрой, в которой точно будут жертвы, а значит заставить ее снизойти до телесной срыни. Кто-то найдет в этом зачатки будущего фрейдовского хлеба, кто-то игру достойную дитя, что только что покакало - куда бы не бросать якорь, это ограничивать применение текста до метода, а не мета-контура, который стоит перешагнуть.
Папаша Убю
Мамаша Убю: Говорю тебе, отрок Балдислав победит, потому что за ним правда.
Папаша Убю: Ах ты, погань! Скажи еще, что кривда хуже правды! Оскорблять мое величество? Раздеру!
У него бы мог поучиться Лем, когда придумывал определения своим границам морали, как границам того, что не вернуть назад. Папаша Убю - это если не убийственная шутка, то точно садистский каламбур, который кружиться-кружиться, и не останавливается, пока вы не влезаете в его мир, который Жарри останавливал, чтобы за счет стоп-кадра хоть как-то свести концы с концами. Природа Убю - это нескончаемый кайф, его нельзя останавливать и бессмысленно обрывать на какую-то рациональность за границами его природы удовольствия. Поэтому никакого общего ему не страшно, ни левого, ни правого, он святой дух собственной полноты.
Всем занять боевые позиции! Мы останемся здесь, на холме, и вниз ни за какие пироги не спустимся. Я встану посередине, как живая крепость, а вы меня обороняйте. Пусть каждый зарядит ружье до отказа, ибо восемь пуль — это восемь убитых русских, которые меня уже не тронут. Первым эшелоном вниз, к подножию холма, выставим пехотинцев — пусть встретят русских и чуточку их поубивают, за пехотой пошлем конницу — пусть вступит в ближний бой, а вокруг мельницы расположим артиллерию — пусть стреляет в самую гущу. Мы же укроемся в самой мельнице и будем стрелять из срыномета, дверь запрем на крепкий махинанс, а кто сунется — секир ему финанс!
От этого здесь постоянно могут мерещиться фельетоны на власть, а конкретнее на ее шизофрению. Она подобно полна, будь то правая, как в Короле, хоть левая, как в Закованном, хоть местечковая, как в Рогоносце. Доктор патафизики выписывает себе и мамаше рецепты исходя из желания, которому противны всякие сопротивления ему, ведь они задевают ее в физическом плане. В любой подобной ситуации он открывает нарисованную дверь в стене, а там уже возможно все, что нарисует ваше сознание. В этом плане интересно то, как в искусство и мысль, залезла эта же самая пуританская мораль и либо кастрировала его, либо превентивно сделал низким.
Доктор Фаустролль
Этот месье куда более сведущ в происходящем за бортом его кровати. На ней он плавает и увозит в полукошмарные-полуаппетитные дали покусившегося на него в физической плоскости Скоторыла. Что если и вот бы, в мирах загранненого Парижа, достойны Кэррола с Рабле (а с ними Свифта, да и прочих шутников, не снимающих маски там где этого не нужно). Сатира кажется накаленной до хрустящей корочки, но ей (у-у-а-а) плевать на то, что она высмеивает. Она не выхаркивает его с легкими, оставаясь немного сдутой, а задает те контуры, в которые прекрасно влезет абсурд, особенно визуальный. Доктору все равно, что вы не видите, что он марионетка на веревочках, за которые потом потянут Монти Пайтон и Майти Буш, Стопард и Ходоровски, в общем, все, кто смеются за кадром. Потому что их
Трансцендентный Бог треуголен, а трансцендентная душа богоугодна, а стало быть, параллельно треугольна.
Человек четырехуголен, ибо души не несвободны.
Значит, он — твердое тело, а господь Бог — дух.
Если души независимы и свободны, человек есть Бог
(МОРАЛЬ).
Суперсамец
Наверное, он самый первый супергерой, из тех, что не сделал ничего, чтобы что-то получить свои способности. Сверхчеловек из ниоткуда, который стыдиться своего дара (и кто там умер, Фридрих, он же просто одичал). Природа вокруг него готова побеждать пар и двигательную механику, дыханием и мышечной активностью. Все последние достижения под рукой или над ней, как: Наука следит за вами, Наука с большой буквы — не правда ли, это прописное Н ужасно напоминает гильотину?..
В первом забеге велоэкипаж и без него, справляется с выходом человеческой природы за пределы вечного движения.
Суперсамцу достается победа над электричеством эмоций и чувств - самый современный на тот момент соперник.
Когда же бог с богиней пожелают слиться, они стремятся друг к другу, покидая каждый свою обитель. Мужчина тогда полагает, будто это он сам выбирает женщину, и наоборот… как если бы земля сознательно убеждала себя, что ей следует вертеться! Это пассивное безволие стремящегося в пропасть камня мужчина и женщина называют любовью.
Они отстранялись в те самые моменты, когда иные, напротив, сжимают друг друга еще крепче — оба дорожили своим одиночеством и не желали давать начало новым жизням.
К чему это, когда ты молод? Такая забота о будущем уместна — или, наоборот, уже бессмысленна — на закате дней, когда готово завещание, на смертном одре.
От их истории любви я слезился, никакой высокопарности у такой высокой пары и такая равность, они чуть ли не папаша и мамаша Убю просеянные через Ницше. Вместе это еще одна поэзия, фаллическая, но не фаллоцентричная, женственная, но не загораживающая раздвинутыми ногами горизонт. Патафизиология раздвигает ее границы, и в них воскреснет тот, кто умер от удовольствия жить. Вера вылезает из своих границ, как глаза во время сидения на электрическом стуле. Суперсамец умер за наше с вами приличие, ставшее рамками мета отделяющее его от пато.
Так умер и Жарри, став идеальным новым примером пророка от литературы - скандально известный в узких кругах за широкие идеи вне времени.
Трах-тебе-в-брюх! Мы ничего не сумеем толком разрушить, если не разнесем до основания и сами развалины!
Нет никакого желания бросаться в Жарри тяжелыми эпитетами, он как плод дуриана, вкусен, когда к нему привыкаешь, но источает такой запах, что новые знакомцы от него шарахаются. Тысяча восемьсот конченные были последними годами, когда интеллигенция с поэтической прожилкой религиозного знания широко плодилась и не заботилась о самых основных плодах с древа познания. Метафизические застольные споры с Богом, который не смог придти массово вылились в патафизические опыты, превозмогая боль от определенной неполноценности на месте неопределенной ценнополости. Я бы мог и дальше писать стихи, но не хочу кончить, глотая эфиры и другие продукты выхлопа, на которых требуется строить самореспектабельные воздушные замки. Или, может быть, хочу, но не верю в то, что я в них смогу поселиться и розовощекий апостол встретит меня у входа, зажжет семисторонние канделябры и сам расплавиться свечой.
Свободные люди отличаются тем, что знают, что их скручивало. У французов такого пошиба это даже не рамки приличия, язык, границы дозволенного, или воспринимаемость - это явления. Начало, конец, жизнь, смерть, и прочее такое, что ни в какую не хочет смешиваться вдоль или по очереди. Логика этому движению досаждает, она есть, но сказать ее объективным языком - это прослыть п(р)ошляком и идиотом, а если не прослыть, то смешать свою геопоэтику с игрой, в которой точно будут жертвы, а значит заставить ее снизойти до телесной срыни. Кто-то найдет в этом зачатки будущего фрейдовского хлеба, кто-то игру достойную дитя, что только что покакало - куда бы не бросать якорь, это ограничивать применение текста до метода, а не мета-контура, который стоит перешагнуть.
Папаша Убю
Мамаша Убю: Говорю тебе, отрок Балдислав победит, потому что за ним правда.
Папаша Убю: Ах ты, погань! Скажи еще, что кривда хуже правды! Оскорблять мое величество? Раздеру!
У него бы мог поучиться Лем, когда придумывал определения своим границам морали, как границам того, что не вернуть назад. Папаша Убю - это если не убийственная шутка, то точно садистский каламбур, который кружиться-кружиться, и не останавливается, пока вы не влезаете в его мир, который Жарри останавливал, чтобы за счет стоп-кадра хоть как-то свести концы с концами. Природа Убю - это нескончаемый кайф, его нельзя останавливать и бессмысленно обрывать на какую-то рациональность за границами его природы удовольствия. Поэтому никакого общего ему не страшно, ни левого, ни правого, он святой дух собственной полноты.
Всем занять боевые позиции! Мы останемся здесь, на холме, и вниз ни за какие пироги не спустимся. Я встану посередине, как живая крепость, а вы меня обороняйте. Пусть каждый зарядит ружье до отказа, ибо восемь пуль — это восемь убитых русских, которые меня уже не тронут. Первым эшелоном вниз, к подножию холма, выставим пехотинцев — пусть встретят русских и чуточку их поубивают, за пехотой пошлем конницу — пусть вступит в ближний бой, а вокруг мельницы расположим артиллерию — пусть стреляет в самую гущу. Мы же укроемся в самой мельнице и будем стрелять из срыномета, дверь запрем на крепкий махинанс, а кто сунется — секир ему финанс!
От этого здесь постоянно могут мерещиться фельетоны на власть, а конкретнее на ее шизофрению. Она подобно полна, будь то правая, как в Короле, хоть левая, как в Закованном, хоть местечковая, как в Рогоносце. Доктор патафизики выписывает себе и мамаше рецепты исходя из желания, которому противны всякие сопротивления ему, ведь они задевают ее в физическом плане. В любой подобной ситуации он открывает нарисованную дверь в стене, а там уже возможно все, что нарисует ваше сознание. В этом плане интересно то, как в искусство и мысль, залезла эта же самая пуританская мораль и либо кастрировала его, либо превентивно сделал низким.
Доктор Фаустролль
Этот месье куда более сведущ в происходящем за бортом его кровати. На ней он плавает и увозит в полукошмарные-полуаппетитные дали покусившегося на него в физической плоскости Скоторыла. Что если и вот бы, в мирах загранненого Парижа, достойны Кэррола с Рабле (а с ними Свифта, да и прочих шутников, не снимающих маски там где этого не нужно). Сатира кажется накаленной до хрустящей корочки, но ей (у-у-а-а) плевать на то, что она высмеивает. Она не выхаркивает его с легкими, оставаясь немного сдутой, а задает те контуры, в которые прекрасно влезет абсурд, особенно визуальный. Доктору все равно, что вы не видите, что он марионетка на веревочках, за которые потом потянут Монти Пайтон и Майти Буш, Стопард и Ходоровски, в общем, все, кто смеются за кадром. Потому что их
Трансцендентный Бог треуголен, а трансцендентная душа богоугодна, а стало быть, параллельно треугольна.
Человек четырехуголен, ибо души не несвободны.
Значит, он — твердое тело, а господь Бог — дух.
Если души независимы и свободны, человек есть Бог
(МОРАЛЬ).
Суперсамец
Наверное, он самый первый супергерой, из тех, что не сделал ничего, чтобы что-то получить свои способности. Сверхчеловек из ниоткуда, который стыдиться своего дара (и кто там умер, Фридрих, он же просто одичал). Природа вокруг него готова побеждать пар и двигательную механику, дыханием и мышечной активностью. Все последние достижения под рукой или над ней, как: Наука следит за вами, Наука с большой буквы — не правда ли, это прописное Н ужасно напоминает гильотину?..
В первом забеге велоэкипаж и без него, справляется с выходом человеческой природы за пределы вечного движения.
Суперсамцу достается победа над электричеством эмоций и чувств - самый современный на тот момент соперник.
Когда же бог с богиней пожелают слиться, они стремятся друг к другу, покидая каждый свою обитель. Мужчина тогда полагает, будто это он сам выбирает женщину, и наоборот… как если бы земля сознательно убеждала себя, что ей следует вертеться! Это пассивное безволие стремящегося в пропасть камня мужчина и женщина называют любовью.
Они отстранялись в те самые моменты, когда иные, напротив, сжимают друг друга еще крепче — оба дорожили своим одиночеством и не желали давать начало новым жизням.
К чему это, когда ты молод? Такая забота о будущем уместна — или, наоборот, уже бессмысленна — на закате дней, когда готово завещание, на смертном одре.
От их истории любви я слезился, никакой высокопарности у такой высокой пары и такая равность, они чуть ли не папаша и мамаша Убю просеянные через Ницше. Вместе это еще одна поэзия, фаллическая, но не фаллоцентричная, женственная, но не загораживающая раздвинутыми ногами горизонт. Патафизиология раздвигает ее границы, и в них воскреснет тот, кто умер от удовольствия жить. Вера вылезает из своих границ, как глаза во время сидения на электрическом стуле. Суперсамец умер за наше с вами приличие, ставшее рамками мета отделяющее его от пато.
Так умер и Жарри, став идеальным новым примером пророка от литературы - скандально известный в узких кругах за широкие идеи вне времени.
Displaying 1 of 1 review