What do you think?
Rate this book
Хромая судьба
Повесть 'Хромая судьба' была впервые издана в журнале с включением фрагментов романа 'Град обреченный'. А затем в книжном варианте - вместе с полным текстом повести 'Гадкие лебеди'. Ведь это совершенно самодостаточное произведение. Да, фантастики в нем немного. Зато какая это великолепная проза, какой яркий и точный портрет эпохи! И как много интересного можно узнать о жизни выдающегося человека Аркадия Стругацкого - ведь это все про него...
349 pages, Kindle Edition
First published January 1, 1986
9 people are currently reading
298 people want to read
About the author
Arkady Strugatsky
514 books1,879 followersThe brothers Arkady Strugatsky [Russian: Аркадий Стругацкий] and Boris Strugatsky [Russian: Борис Стругацкий] were Soviet-Russian science fiction authors who collaborated through most of their careers.
Arkady Strugatsky was born 25 August 1925 in Batumi; the family later moved to Leningrad. In January 1942, Arkady and his father were evacuated from the Siege of Leningrad, but Arkady was the only survivor in his train car; his father died upon reaching Vologda. Arkady was drafted into the Soviet army in 1943. He trained first at the artillery school in Aktyubinsk and later at the Military Institute of Foreign Languages in Moscow, from which he graduated in 1949 as an interpreter of English and Japanese. He worked as a teacher and interpreter for the military until 1955. In 1955, he began working as an editor and writer.
In 1958, he began collaborating with his brother Boris, a collaboration that lasted until Arkady's death on 12 October 1991. Arkady Strugatsky became a member of the Union of Soviet Writers in 1964. In addition to his own writing, he translated Japanese language short stories and novels, as well as some English works with his brother.
Source: Wikipedia
Arkady Strugatsky was born 25 August 1925 in Batumi; the family later moved to Leningrad. In January 1942, Arkady and his father were evacuated from the Siege of Leningrad, but Arkady was the only survivor in his train car; his father died upon reaching Vologda. Arkady was drafted into the Soviet army in 1943. He trained first at the artillery school in Aktyubinsk and later at the Military Institute of Foreign Languages in Moscow, from which he graduated in 1949 as an interpreter of English and Japanese. He worked as a teacher and interpreter for the military until 1955. In 1955, he began working as an editor and writer.
In 1958, he began collaborating with his brother Boris, a collaboration that lasted until Arkady's death on 12 October 1991. Arkady Strugatsky became a member of the Union of Soviet Writers in 1964. In addition to his own writing, he translated Japanese language short stories and novels, as well as some English works with his brother.
Source: Wikipedia
Ratings & Reviews
Friends & Following
Create a free account to discover what your friends think of this book!
Community Reviews
Displaying 1 - 30 of 35 reviews
June 30, 2023
4,5 stars, really.
Il romanzo è composto da due romanzi brevi che si alternano, capitolo dopo capitolo, come una storia nella storia (alla maniera della storia di Pilato ne Il maestro e Margherita di Bulgakov).
Gennaio 1982: lo scrittore di mezza età Feliks Sorokin, membro dell'Unione degli scrittori, viene contattato - insieme agli altri suoi colleghi - dal Segretariato dell'Unione con la richiesta di consegnare, ai fini di ricerca scientifica, un campione della sua produzione letteraria. Le "avventure" di Sorokin, tra il suo appartamento e le rare uscite, ci offronto uno spaccato satirico gustosissimo dell'URSS di quei tempi, degli anni della stagnazione.
Chiarissimo fin da subito che la figura di Sorokin è modellata direttamente su Arkadij Strugatskij, così come il personaggio di Maljanov ne "Un miliardo di anni prima della fine del mondo" è ispirato a Boris Strugatskij.
Qui tutto ricorda la vita di Arkadij: l'infanzia a Leningrado e la fuga dall'assedio. L'istituto militare e gli anni in estremo oriente (pure in Kamchatka), la scuola di lingue e la padronanza di inglese e giapponese (anche Arkadij fu traduttore dal giapponese), la figlia... E pure quando Sorokin parla delle sue opere, in particolare ce n'è una (oltre a quella contenuta nella Cartella Blu, ovviamente) che accarezza e cita continuamente: "Favole moderne". E' un chiaro riferimento a "Lunedì inizia sabato" (peraltro sottotitolato: "Favola per collaboratori scientifici di livello base").
Nella parte dedicata a Sorokin vediamo lo scrittore che inizia a esaminare il suo archivio personale, cercando qualcosa di adatto. Si immerge nei ricordi e in manoscritti mai pubblicati, tra cui quello contenuto nella "Cartella Blu", il suo lavoro più caro e segreto, scritto per essere tenuto nel cassetto. Si tratta di "Brutti cigni", un romanzo che i fratelli Strugatskij avevano scritto a metà degli anni '60 e che ha ad oggetto lo scontro tra generazioni.
Lo stato, per il tramite dell'unione degli scrittori ha messo a punto un apparecchio avveneristico per la valutazione scientifica delle opere artistiche e dei manoscritti e invita gli scrittori a recarsi presso il laboratorio per consegnare un campione della loro produzione. Trattasi di un calcolatore in grado di misurare il talento letterario dell'autore. Le prove si svolgono presso l'Istituto di ricerca linguistica dell'Accademia delle Scienze dell'URSS. L'apparecchiatura si chiama NPLT, acronimo che sta per Numero Probabile di Lettori del Testo (quindi, offre un giudizio tutt'altro che oggettivo sul valore artistico del testo...).
Il sotto-testo è ovviamente ricchissimo e c'è di che sbizzarrirsi. Ad esempio, a chi è ispirata la figura del Foruncolo Purulento (Gnojnyj Prisc)? Alcuni sostengono si tratti di un riferimento mica tanto velato ad Aleksandr Kazantsev, ma gli autori hanno negato. Si tratta del prototipo per eccellenza dello scrittore conformista sovietico, ricondotto nel recinto del "realismo socialista" e quindi asservito all'ideologia comunista al potere, compiacente, in grado di distruggere le carriere dei colleghi non allineati. Uno scrittore, insomma, lontano anni luce dal senso storico di ciò che deve essere uno scrittore russo: uno scrittore che "intercede". Un mostro anacronistico, paragonato al Gishu delle antiche leggende giapponesi, divoratore degli elefanti preistorici. Con la morte del tiranno e il "disgelo" queste creature si sarebbero dovute estinguere, sarebbero dovute finire nell'oblio. Ma non è andata così. Sono presenti intorno a noi, si nascondono tra le pieghe del conformismo e dell'ordinarietà, continuano a vivere e stanno in agguato, colpiscono non appena gliene capita l'occasione. Il tutto viene presentato con il consueto taglio satirico, ma il terrore che tali esseri possano rialzarsi e colpire è palpabile.
Boris Strugatskij li chiamava questi personaggi "iene della penna" o "coccodrilli della macchina da scrivere": terribili creature dello stalinismo, imbroglioni ideologici. Nelle proprie memorie, Boris Strugatskij descrive bene il clima successivo allo sfogo di Chruscev alla mostra degli avanguardisti presso il Maneggio di Mosca (dicembre 1962): il "caro" Nikita affermò in quell'occasione di essere, nelle "questioni artistiche", uno stalinista. L'aria stava rapidamente cambiando. Non c'era libertà. Un vero disgelo non era neppure ricominciato che già gli stalinisti scalpitavano. Boris ricorda (nelle proprie memorie) anche una riunione degli scrittori di fantascienza, tenutasi nel 1963, con la partecipazione del fratello Arkadij. A fare la parte del gishu, in quell'occasione, fu proprio Kazantsev...
Nel romanzo, uno degli scienziati, un personaggio misterioso, assume le sembianze e il nome di Michail Afanas'evič (Bulgakov), lo scrittore preferito di Sorokin e discute con lui sul senso e la funzione della creatività. L'influenza bulgakoviana è molto forte e, in effetti, tutta la parte dedicata a Sorokin richiama alla memoria la storia di Maksudov nel Romanzo teatrale.
Brutti cigni (il contenuto della Cartella Blu): In un imprecisato stato autoritario (quale, se non l'URSS, anche se gli autori hanno inserito elementi di distrazione, come ad es., in primis, il cognome Banev, di chiara origine bulgara), lo scrittore di mezza età Viktor Banev torna nella sua città. L'ex moglie ha bisogno di lui, la figlia adolescente sta dando qualche preoccupazione...
In realtà, sono tutti i bambini e i ragazzi a dare motivo di preoccupazione agli adulti... Gli abitanti del vicino lebbrosario, che hanno una malattia genetica particolare (vivono confinati all'interno di un ghetto, una zona, ma questa è chiusa all'ingresso per gli estranei, non a loro che pare abbiano facoltà di uscirvi...) sembrano suscitare uno strano fascino sui minori... si dice abbiano poteri particolari...
I ragazzi cominciano a sviluppare una personalità "superiore", perdono ogni tenerezza di sentimento nei confronti dei genitori e delle famiglie. Non diventano "malvagi", piuttosto totalmente indifferenti e superiori. L'intera categoria del "passato" viene da loro scartata.
Maya Vinokour nella sua introduzione all'edizione statunitense, sostiene che gli "Occhialuti" di brutti cigni (e, in misura minore, i bambini) diventano essi stessi una sorta di gishu al contrario...
Vabbè, qui entriamo troppo nel complicato, ma la tesi ha senz'altro il suo perché.
Un romanzo dalle tinte fosche e cupe, misteriosa e inquietante pioggia perenne, alcol a fiumi, risse e aggressioni, mascherine, tagliole, cancelli e reticolati...
Il punto esatto in cui gli Strugatskij virano con decisione alla distopia, anzi al pessimismo.
«Nella storia del pifferaio di Hamelin, il cacciatore di topi non è affatto diverso dai topi: questi hanno tormentato la città, quello l'ha semplicemente uccisa, privandola della speranza. Gli Strugatskij avrebbero anche potuto non menzionarlo il cacciatore di topi nel testo di "BC" [Brutti cigni], visto che hanno deciso di evidenziarne tutti i tratti distintivi. Chi porta via i bambini può avere ragione, può essere puro, soggettivamente onesto, ma morale non lo sarà mai, anche se i bambini sono felici. Morale, in questa situazione, è Banev il quale ama così tanto "bere e mangiare quantum satis"»
(Dmitrij Bykov)
Il romanzo è composto da due romanzi brevi che si alternano, capitolo dopo capitolo, come una storia nella storia (alla maniera della storia di Pilato ne Il maestro e Margherita di Bulgakov).
Gennaio 1982: lo scrittore di mezza età Feliks Sorokin, membro dell'Unione degli scrittori, viene contattato - insieme agli altri suoi colleghi - dal Segretariato dell'Unione con la richiesta di consegnare, ai fini di ricerca scientifica, un campione della sua produzione letteraria. Le "avventure" di Sorokin, tra il suo appartamento e le rare uscite, ci offronto uno spaccato satirico gustosissimo dell'URSS di quei tempi, degli anni della stagnazione.
Chiarissimo fin da subito che la figura di Sorokin è modellata direttamente su Arkadij Strugatskij, così come il personaggio di Maljanov ne "Un miliardo di anni prima della fine del mondo" è ispirato a Boris Strugatskij.
Qui tutto ricorda la vita di Arkadij: l'infanzia a Leningrado e la fuga dall'assedio. L'istituto militare e gli anni in estremo oriente (pure in Kamchatka), la scuola di lingue e la padronanza di inglese e giapponese (anche Arkadij fu traduttore dal giapponese), la figlia... E pure quando Sorokin parla delle sue opere, in particolare ce n'è una (oltre a quella contenuta nella Cartella Blu, ovviamente) che accarezza e cita continuamente: "Favole moderne". E' un chiaro riferimento a "Lunedì inizia sabato" (peraltro sottotitolato: "Favola per collaboratori scientifici di livello base").
Nella parte dedicata a Sorokin vediamo lo scrittore che inizia a esaminare il suo archivio personale, cercando qualcosa di adatto. Si immerge nei ricordi e in manoscritti mai pubblicati, tra cui quello contenuto nella "Cartella Blu", il suo lavoro più caro e segreto, scritto per essere tenuto nel cassetto. Si tratta di "Brutti cigni", un romanzo che i fratelli Strugatskij avevano scritto a metà degli anni '60 e che ha ad oggetto lo scontro tra generazioni.
Lo stato, per il tramite dell'unione degli scrittori ha messo a punto un apparecchio avveneristico per la valutazione scientifica delle opere artistiche e dei manoscritti e invita gli scrittori a recarsi presso il laboratorio per consegnare un campione della loro produzione. Trattasi di un calcolatore in grado di misurare il talento letterario dell'autore. Le prove si svolgono presso l'Istituto di ricerca linguistica dell'Accademia delle Scienze dell'URSS. L'apparecchiatura si chiama NPLT, acronimo che sta per Numero Probabile di Lettori del Testo (quindi, offre un giudizio tutt'altro che oggettivo sul valore artistico del testo...).
Il sotto-testo è ovviamente ricchissimo e c'è di che sbizzarrirsi. Ad esempio, a chi è ispirata la figura del Foruncolo Purulento (Gnojnyj Prisc)? Alcuni sostengono si tratti di un riferimento mica tanto velato ad Aleksandr Kazantsev, ma gli autori hanno negato. Si tratta del prototipo per eccellenza dello scrittore conformista sovietico, ricondotto nel recinto del "realismo socialista" e quindi asservito all'ideologia comunista al potere, compiacente, in grado di distruggere le carriere dei colleghi non allineati. Uno scrittore, insomma, lontano anni luce dal senso storico di ciò che deve essere uno scrittore russo: uno scrittore che "intercede". Un mostro anacronistico, paragonato al Gishu delle antiche leggende giapponesi, divoratore degli elefanti preistorici. Con la morte del tiranno e il "disgelo" queste creature si sarebbero dovute estinguere, sarebbero dovute finire nell'oblio. Ma non è andata così. Sono presenti intorno a noi, si nascondono tra le pieghe del conformismo e dell'ordinarietà, continuano a vivere e stanno in agguato, colpiscono non appena gliene capita l'occasione. Il tutto viene presentato con il consueto taglio satirico, ma il terrore che tali esseri possano rialzarsi e colpire è palpabile.
Boris Strugatskij li chiamava questi personaggi "iene della penna" o "coccodrilli della macchina da scrivere": terribili creature dello stalinismo, imbroglioni ideologici. Nelle proprie memorie, Boris Strugatskij descrive bene il clima successivo allo sfogo di Chruscev alla mostra degli avanguardisti presso il Maneggio di Mosca (dicembre 1962): il "caro" Nikita affermò in quell'occasione di essere, nelle "questioni artistiche", uno stalinista. L'aria stava rapidamente cambiando. Non c'era libertà. Un vero disgelo non era neppure ricominciato che già gli stalinisti scalpitavano. Boris ricorda (nelle proprie memorie) anche una riunione degli scrittori di fantascienza, tenutasi nel 1963, con la partecipazione del fratello Arkadij. A fare la parte del gishu, in quell'occasione, fu proprio Kazantsev...
Nel romanzo, uno degli scienziati, un personaggio misterioso, assume le sembianze e il nome di Michail Afanas'evič (Bulgakov), lo scrittore preferito di Sorokin e discute con lui sul senso e la funzione della creatività. L'influenza bulgakoviana è molto forte e, in effetti, tutta la parte dedicata a Sorokin richiama alla memoria la storia di Maksudov nel Romanzo teatrale.
Brutti cigni (il contenuto della Cartella Blu): In un imprecisato stato autoritario (quale, se non l'URSS, anche se gli autori hanno inserito elementi di distrazione, come ad es., in primis, il cognome Banev, di chiara origine bulgara), lo scrittore di mezza età Viktor Banev torna nella sua città. L'ex moglie ha bisogno di lui, la figlia adolescente sta dando qualche preoccupazione...
In realtà, sono tutti i bambini e i ragazzi a dare motivo di preoccupazione agli adulti... Gli abitanti del vicino lebbrosario, che hanno una malattia genetica particolare (vivono confinati all'interno di un ghetto, una zona, ma questa è chiusa all'ingresso per gli estranei, non a loro che pare abbiano facoltà di uscirvi...) sembrano suscitare uno strano fascino sui minori... si dice abbiano poteri particolari...
I ragazzi cominciano a sviluppare una personalità "superiore", perdono ogni tenerezza di sentimento nei confronti dei genitori e delle famiglie. Non diventano "malvagi", piuttosto totalmente indifferenti e superiori. L'intera categoria del "passato" viene da loro scartata.
Maya Vinokour nella sua introduzione all'edizione statunitense, sostiene che gli "Occhialuti" di brutti cigni (e, in misura minore, i bambini) diventano essi stessi una sorta di gishu al contrario...
Vabbè, qui entriamo troppo nel complicato, ma la tesi ha senz'altro il suo perché.
Un romanzo dalle tinte fosche e cupe, misteriosa e inquietante pioggia perenne, alcol a fiumi, risse e aggressioni, mascherine, tagliole, cancelli e reticolati...
Il punto esatto in cui gli Strugatskij virano con decisione alla distopia, anzi al pessimismo.
«Nella storia del pifferaio di Hamelin, il cacciatore di topi non è affatto diverso dai topi: questi hanno tormentato la città, quello l'ha semplicemente uccisa, privandola della speranza. Gli Strugatskij avrebbero anche potuto non menzionarlo il cacciatore di topi nel testo di "BC" [Brutti cigni], visto che hanno deciso di evidenziarne tutti i tratti distintivi. Chi porta via i bambini può avere ragione, può essere puro, soggettivamente onesto, ma morale non lo sarà mai, anche se i bambini sono felici. Morale, in questa situazione, è Banev il quale ama così tanto "bere e mangiare quantum satis"»
(Dmitrij Bykov)
August 6, 2023
stupendo.
July 22, 2019
Smíchané světy Fuchse (Myši) a Kavky (Proces), ale příčetné a až příliš "jemné". Dva příběhy, dvě dějové linie, v obou jde o život spisovatele ztvárněný v alegoriích, příbězích a proměňujících se vyprávěcích stylech. Do toho dvojí diktatura/autokracie (Sovětský svaz a nejmenovaná poválečná/porevoluční země), ale jen tak, aby to prošlo cenzurou (a sem tam i něco navíc, aby to opravdu prošlo). Atmosféra je místy velmi dobrá, ale je jí bohužel pomálu. Je to zvláštní – částečně pocitově autobiografické* – dílo, kde je ale oné zvláštnosti velký nedostatek.
Pokud jde o samotné dějové linie, člověk celou dobu čeká – a přitom to není napsané vůbec špatně, takže očekávání je pochopitelné – nějaké vyvrcholení všech těch kavkovských příhod, které se jimi různě proplétají, bohužel se ho ale nedočká. Naopak s přibývajícími stránkami se kupí velké množství historek a příběhů v příběhu. Jako kdyby autoři procházeli svoji vlastní skříň plnou nápadů a nedokončených knih/textů/povídek (jako tak činí jeden z hlavních "hrdinů") a dali je všechny bez ohledu na styl dohromady do této knihy, aby spatřily světlo světa alespoň tímto způsobem. Jen zakončení oné alternativní reality tak alespoň částečně stojí za to, jako čtenář jsem ale ani tak neměl pocit onoho zadostiučinění...
Tedy takto - vůbec to není špatné, má to nezvyklou zajímavou atmosféru a čtenář se pořád drží v pozoru, co asi přijde dál, ale ve výsledku je to vlastně jen dobře napsané "vypsání se" autorů ze své tehdejší situace. Tedy za mě silnější dvě hvězdy (2,5*), kdy by ale hodnocení bylo výrazně vyšší, kdyby kavkovské postavy dostaly své kavkovské zakončení, resp. kdybych četl jen onu originální alternativní linii dříve vydanou jako Ošklivá káčátka, resp. Čas deště.
*Tuto poznámku jsem si zapsal už v průběhu četby, přičemž s přibývajícími stránkami je to ale autobiografické čím dál tím víc a korunu tomu nasadí doslov překladatele, který knihu označí přímo za "silně autobiografickou" a uvede ji do kontextu doby, kdy pak nejde zdaleka jen o chování sovětské cenzury, ale i stranické schůze, obtíže s vydáváním, uměleckou kritiku apod.
Pokud jde o samotné dějové linie, člověk celou dobu čeká – a přitom to není napsané vůbec špatně, takže očekávání je pochopitelné – nějaké vyvrcholení všech těch kavkovských příhod, které se jimi různě proplétají, bohužel se ho ale nedočká. Naopak s přibývajícími stránkami se kupí velké množství historek a příběhů v příběhu. Jako kdyby autoři procházeli svoji vlastní skříň plnou nápadů a nedokončených knih/textů/povídek (jako tak činí jeden z hlavních "hrdinů") a dali je všechny bez ohledu na styl dohromady do této knihy, aby spatřily světlo světa alespoň tímto způsobem. Jen zakončení oné alternativní reality tak alespoň částečně stojí za to, jako čtenář jsem ale ani tak neměl pocit onoho zadostiučinění...
Tedy takto - vůbec to není špatné, má to nezvyklou zajímavou atmosféru a čtenář se pořád drží v pozoru, co asi přijde dál, ale ve výsledku je to vlastně jen dobře napsané "vypsání se" autorů ze své tehdejší situace. Tedy za mě silnější dvě hvězdy (2,5*), kdy by ale hodnocení bylo výrazně vyšší, kdyby kavkovské postavy dostaly své kavkovské zakončení, resp. kdybych četl jen onu originální alternativní linii dříve vydanou jako Ošklivá káčátka, resp. Čas deště.
*Tuto poznámku jsem si zapsal už v průběhu četby, přičemž s přibývajícími stránkami je to ale autobiografické čím dál tím víc a korunu tomu nasadí doslov překladatele, který knihu označí přímo za "silně autobiografickou" a uvede ji do kontextu doby, kdy pak nejde zdaleka jen o chování sovětské cenzury, ale i stranické schůze, obtíže s vydáváním, uměleckou kritiku apod.
March 17, 2025
Սկսենք նրանից, որ գիրքը հեղափոխական է Ստրուգացկիների համար: Հեղափոխական է այն առումով, որ նրանք վերջապես ազատվել են Խորհրդային միության կապանքներից, ու դա տեքտում հստակ զգացվում է: Սեքս, գլավլիտի բաց քննադատություն, աբստրակցիոնիզմի մասին զրույցներ և այլն:
Կա մեկ այլ հարց: Արդյո՞ք Խորհրդային կապանքներից ազատվելն աշխատել է հօգուտ եղբայրների գրականությանը: Տեսեք, երբ կային այդ կապանքները, Ստրուգացկիները ստիպված էին դիմել բազմատեսակ գրական, ոճային ու սյուժետային հնարքների, որպեսզի տեղ հասցնեն իրենց ասելիքը, իրենց փիլիսոփայությունը: Ու հենց այդ հնարքներն էին գեղեցկացնում նրանց գրքերը: Իսկ հիմա նրանք դրա կարիքը չունեն: Ամեն ինչ ասում եմ ազատ, ուղիղ, առանց կաշկանդվելու: Կարծում եմ՝ տեքստը տուժել է դրանից:
Ինձ շատ դուր եկավ Բուլգակովի կերպարը: Իմ պատկերացնումերում նա լրիվ այլ կերպ է հանդես գալիս, բայց դա չի նշանակում, որ ինձ համար հետաքրքիր չի Բուլգակովին տեսնել նաև այլ մարմնավորումներով: Այստեղի մարմնավորումը պարզապես հիասքանչ էր:
Կարծում եմ՝ արժե կարդալ, եթե շատ թե քիչ ծանոթ եք Ստրուգացկիների արձակին: Հատկապես որ գիրքը բավական ինքնակենսագրություն է պարունակում:
Կա մեկ այլ հարց: Արդյո՞ք Խորհրդային կապանքներից ազատվելն աշխատել է հօգուտ եղբայրների գրականությանը: Տեսեք, երբ կային այդ կապանքները, Ստրուգացկիները ստիպված էին դիմել բազմատեսակ գրական, ոճային ու սյուժետային հնարքների, որպեսզի տեղ հասցնեն իրենց ասելիքը, իրենց փիլիսոփայությունը: Ու հենց այդ հնարքներն էին գեղեցկացնում նրանց գրքերը: Իսկ հիմա նրանք դրա կարիքը չունեն: Ամեն ինչ ասում եմ ազատ, ուղիղ, առանց կաշկանդվելու: Կարծում եմ՝ տեքստը տուժել է դրանից:
Ինձ շատ դուր եկավ Բուլգակովի կերպարը: Իմ պատկերացնումերում նա լրիվ այլ կերպ է հանդես գալիս, բայց դա չի նշանակում, որ ինձ համար հետաքրքիր չի Բուլգակովին տեսնել նաև այլ մարմնավորումներով: Այստեղի մարմնավորումը պարզապես հիասքանչ էր:
Կարծում եմ՝ արժե կարդալ, եթե շատ թե քիչ ծանոթ եք Ստրուգացկիների արձակին: Հատկապես որ գիրքը բավական ինքնակենսագրություն է պարունակում:
abandoned
May 17, 2018Nunca supe de que trataba la historia.
July 28, 2017
две линии - сорокин / банев. стандартная схема для них, которая лучше всего сработала в "Улитке на склоне". тут - Акутагава и Булгаков, дождь и отель / советский союз и комната. самое важное - мокрецы, они всё сделают, главное им не мешать. ведь взрослые безнадёжны, одна надежда на молодёжь. на люденов. металитература от лучших российских фантастов. две судьбы - хромая да нелёгкая.
August 31, 2020
I love it when I finish a book thinking "what tf did I just read?" but in an awed way. This book was a difficult read, but worth it. I wish I got all of the references -- I did get the ones from Master And Margerita, but I feel like more were hidden in there.
July 8, 2016
Not much of a cohesive story in this book. Takes a real effort to stay with it. More like 2.5 stars.
August 8, 2023
È come vedere una partita di pallavolo convinto che sia una partita di pallacanestro, all’inizio capisci poco di quello che sta succedendo e, soprattutto, ti chiedi cosa ci faccia quella rete in mezzo al campo, poi finisce che ti appassioni anche se non hai capito bene chi ha vinto e perché. Gran Romanzo, comunque
May 31, 2022
Я рада, что не бросила попытки понять Стругацких после "Понедельник начинается в субботу". Ох, как же рада! После этой первой неудачи меня ждал "Пикник на обочине". Сказать, что это произведение понравилось - это ничего не сказать. И я осталась в недоумении - что же было правилом, а что исключением? нам по дороге или нет? И вот "Хромая судьба" разрешила все сомнения.
Думаю, что во многом чтение "Хромой судьбы" схоже с чтением древних текстов - всякие там "Книги перемен", "Рамаяны" и т.д. Общий замысел понять довольно сложно, но а если брать отрывками, то каждое предложение можно интерпретировать так, как тебе хочется, и вкладывать в него море разных смыслов. Попросите сформулировать главную идею "Хромой судьбы" - буду изображать из себя Ходора. А вот дайте одну цитату - и меня не остановить. И самое интересное, что почти каждое предложение как-то на удивление к месту, современно и актуально. Вот, допустим, этот кусок я читала на пленарном заседании конференции. До сих пор надеюсь, что мое хрюканье приняли за крайнее одобрение идей докладчика.
"Я и рта раскрыть не успел, а он уже объяснял мне, что вот эти цифры – это энтропия моего текста, а вот эти характеризуют что-то такое, что долго объяснять, а вот эта кривая – это сглаженный коэффициент чего-то такого, что я не разобрал, а вот эта – распределение чего-то такого, что я разобрал и даже запомнил было, но сразу забыл."
Это главная тема? Да вы что! Нисколечко! А как запало в душу... И смешно, и до боли грустно, особенно тем, кто видит изнутри во что превращается наша наука. Вообще, тема "прогрессорства" (по формулировке strannik102 , мне просто термин понравился) мне крайне близка у Стругацких. Камо грядеши, товарищи? И в общностях, и в частностях спрашиваю - куда?
Или вот та часть, где Сорокин вспоминает своих одноклассников. Никогда не думала, что... пойму.
На уроках физкультуры он стоял в шеренге третьим после Володи Правдюка (убит в сорок третьем) и Володи Цингера (ныне большой чин в авиационной промышленности)... Ну и зрелище для половозрелого сопляка, который до того видел голых женщин только на репродукциях Рубенса! Впрочем, еще на порнографических карточках, их ему показывал Борька Кутузов (разорван на куски снарядом в августе сорок первого года).
Но ведь и взаимоотношения настоящего и прошлого - тоже не главное в книге. Спросите, как же я знаю, что не это? Чувствую. И еще ощущаю, что эту книгу вообще так просто не понять. И из-за невероятной глубины и объемности, и из-за соединения двух произведений в одно. Мозг напряженно ищет связи и аллюзии там, где, может, их и нет.
Одним словом, я поняла, почему Стругацкие для многих - эталон, идеал, полубоги.
10 / 10
November 21, 2017
Отлично написано - наверно это самое лучшее, что я пока читал от Стругацких в плане передачи личности - но при этом очень трудно понять. С точки зрения повести мне не очень понравились всякие неразгаданные тайны, в том числе, казалось бы, совсем левые. Главное, видимо, в подтексте, а тут я далеко не все сумел уловить - или даже неправильно понял. Зато хороших мыслей почерпнул немало.
August 13, 2019
Фен съм на Братя Стругацки, но с тази книга нещо не се разбрахме. Въпреки че има страхотни разсъждения за писателя, за писателския труд и ежедневие (при социализма, де!), като цяло книгата не успя да ме грабне.
January 18, 2020
Para decirlo corto: aquí ciencia ficción poca y tangencial. Pero para decirlo claro: esto es una obra como la copa de un pino que se disfruta por el lenguaje, por esos diálogos entrecortados, por un ambiente que en cada página parece la descripción de un sueño.
October 13, 2021
Es un formato muy interesante. Conforme pasaban los capítulos, a ratos me gustaba más la historia de Sorokin y a ratos la de Bánev (aunque como protagonista me cae mejor Sorokin, pese a que me cuesta imaginarlo escribiendo la historia de Bánev). Creo que ambas partes tienen lo suyo; en un lado está lo cotidiano mezclado con partes poco comunes y en el otro lo "fantástico" con una historia orientada hacia la evolución y el cambio (muy bueno eso de los leprosos que se alimentan de libros/conocimiento, por cierto). Me gustó el final de Sorokin, aunque me quedó la impresión de no haberlo comprendido por completo.
Citas (la primera de la parte de Sorokin, la segunda de la parte de Bánev):
"Dios mío, aquel libro era como un auténtico bebé: causaba más molestias y amarguras que alegrías y satisfacciones".
" —Señores, el aparato estatal siempre consideró que su tarea fundamental consistía en mantener el statu quo. No sé hasta qué punto eso se justificaba antes, pero ahora es una función estatal completamente indispensable. Yo definiría esa función de la siguiente manera: impedir, por todos los medios, que el futuro meta sus tentáculos en nuestro tiempo, cortar estos tentáculos y quemarlos con un hierro al rojo. Interferir en el trabajo de los inventores, estimular a charlatanes y escolásticos... introducir en todos los gimnasios únicamente la educación clásica. Y en los puestos superiores del estado sólo debe haber ancianos, con grandes cargas familiares y grandes deudas, no menores de sesenta años, para que recibieran sobornos y durmieran durante las reuniones.
—Qué cosas dice, Víktor —dijo Pavor, con tono de reproche.
—¡No, está bien! —intervino Gólem—. Es inusitadamente agradable escuchar discursos tan serenos y leales.
—¡Aún no he concluido, señores! A los científicos con talento hay que darles puestos de administradores, con salarios elevados. Aprobar todos los inventos, pagar poco por ellos y meterlos en el cajón de abajo. Introducir impuestos draconianos por cada novedad comercial y productiva".
Citas (la primera de la parte de Sorokin, la segunda de la parte de Bánev):
"Dios mío, aquel libro era como un auténtico bebé: causaba más molestias y amarguras que alegrías y satisfacciones".
" —Señores, el aparato estatal siempre consideró que su tarea fundamental consistía en mantener el statu quo. No sé hasta qué punto eso se justificaba antes, pero ahora es una función estatal completamente indispensable. Yo definiría esa función de la siguiente manera: impedir, por todos los medios, que el futuro meta sus tentáculos en nuestro tiempo, cortar estos tentáculos y quemarlos con un hierro al rojo. Interferir en el trabajo de los inventores, estimular a charlatanes y escolásticos... introducir en todos los gimnasios únicamente la educación clásica. Y en los puestos superiores del estado sólo debe haber ancianos, con grandes cargas familiares y grandes deudas, no menores de sesenta años, para que recibieran sobornos y durmieran durante las reuniones.
—Qué cosas dice, Víktor —dijo Pavor, con tono de reproche.
—¡No, está bien! —intervino Gólem—. Es inusitadamente agradable escuchar discursos tan serenos y leales.
—¡Aún no he concluido, señores! A los científicos con talento hay que darles puestos de administradores, con salarios elevados. Aprobar todos los inventos, pagar poco por ellos y meterlos en el cajón de abajo. Introducir impuestos draconianos por cada novedad comercial y productiva".
This entire review has been hidden because of spoilers.
March 22, 2025
До сих пор жалко, сил нет. Там у меня были четыре томика «Тарзана» на английском, которые я купил во время отпуска в букинистическом, что на Литейном в Ленинграде; «Машина времени» и сборник рассказов Уэллса из приложения ко «Всемирному следопыту» с иллюстрациями Фитингофа; переплетенный комплект «Вокруг света» за 1927 год… Я страстно любил тогда чтение такого рода. А было еще во второй моей библиотеке несколько книг с совершенно особенной судьбой.
Сколько раз я твердил себе: не бери трубку, когда собираешься из дому и уже одет. Но ведь это же Рита могла вернуться из командировки, как же мне было не взять трубку? И взял я трубку, и сейчас же раскаялся, ибо звонила никакая не Рита, а звонил Леня Баринов по прозвищу Шибзд.
В ответ на этот антисемитский выпад Валя Демченко возразил, что это было бы еще полбеды, а беда (с таинственным видом сообщил он) состоит в том, что вот уже много лет идет разработка кибернетического редактора. Ученые — писателям. В порядке помощи. Собственно, сам робот-редактор уже создан, и теперь его на наших рукописях только дрессируют. И вот когда эта машина вступит в строй, вот тут нам всем будет конец, потому что она не только грамматические ошибки будет исправлять и стиль править, она, дяденьки, подтекст на два метра под текстом будет углядывать. Она, дяденьки, сразу определит, кто есть кто и почему.
— Это очень просто объясняется, — благодушно сказал Голем, вытягивая ноги. — Я же пророк, вы сами меня так обзывали. А пророки все в таком положении: знают они много, и рассказать им хочется — поделиться с приятным собеседником, похвастаться для придания себе веса. А когда начинают рассказывать, появляется этакое ощущение неудобства, неловкости… Вот они и зуммерят, как Господь Бог, когда его спросили насчет камня.
— …и с абстракционизмом в литературе мы должны бороться и будем бороться так же непримиримо, как с абстракционизмом в живописи, в скульптуре, в архитектуре…
— И в животноводстве! — проорал я, чтобы остановить его.
Сколько раз я твердил себе: не бери трубку, когда собираешься из дому и уже одет. Но ведь это же Рита могла вернуться из командировки, как же мне было не взять трубку? И взял я трубку, и сейчас же раскаялся, ибо звонила никакая не Рита, а звонил Леня Баринов по прозвищу Шибзд.
В ответ на этот антисемитский выпад Валя Демченко возразил, что это было бы еще полбеды, а беда (с таинственным видом сообщил он) состоит в том, что вот уже много лет идет разработка кибернетического редактора. Ученые — писателям. В порядке помощи. Собственно, сам робот-редактор уже создан, и теперь его на наших рукописях только дрессируют. И вот когда эта машина вступит в строй, вот тут нам всем будет конец, потому что она не только грамматические ошибки будет исправлять и стиль править, она, дяденьки, подтекст на два метра под текстом будет углядывать. Она, дяденьки, сразу определит, кто есть кто и почему.
— Это очень просто объясняется, — благодушно сказал Голем, вытягивая ноги. — Я же пророк, вы сами меня так обзывали. А пророки все в таком положении: знают они много, и рассказать им хочется — поделиться с приятным собеседником, похвастаться для придания себе веса. А когда начинают рассказывать, появляется этакое ощущение неудобства, неловкости… Вот они и зуммерят, как Господь Бог, когда его спросили насчет камня.
— …и с абстракционизмом в литературе мы должны бороться и будем бороться так же непримиримо, как с абстракционизмом в живописи, в скульптуре, в архитектуре…
— И в животноводстве! — проорал я, чтобы остановить его.
May 18, 2024
Повесть "Хромая судьба" — это повесть в повести, подобно "Мастеру и Маргарите", а еще это повесть о писателе, который пишет (или уже написал) повесть о писателе. Второй повестью, кстати выступает уже знакомая повесть "Гадкие лебеди" отданная АБС на откуп своему же герою Феликсу Сорокину. Главный герой "Хромой судьбы" - Ф. Сорокин стареющий писатель, рефлексирует по поводу своего творчества и возраста. С ним периодически происходят странные и слабо объяснимые происшествия, которые, кстати, не получают дальнейшего развития или объяснения, а потому читаются сумбурно и зачастую непонятно, этакий поток сознания.
Ф. Сорокин получает запрос предоставить несколько страниц своего творчества для "союза писателей" для определения творческой состоятельности, вот герой и мечется чтобы такого предоставить. У него есть пресловутая "синяя папка" с романом "Гадкие лебеди", но он ее показывать пока не хочет до поры до времени и очень ею дорожит.
Сама повесть не понравилась, а вот заново перечитать "Гадких лебедей" было полезно, хорошая повесть, одна из лучших у АБС.
Ф. Сорокин получает запрос предоставить несколько страниц своего творчества для "союза писателей" для определения творческой состоятельности, вот герой и мечется чтобы такого предоставить. У него есть пресловутая "синяя папка" с романом "Гадкие лебеди", но он ее показывать пока не хочет до поры до времени и очень ею дорожит.
Сама повесть не понравилась, а вот заново перечитать "Гадких лебедей" было полезно, хорошая повесть, одна из лучших у АБС.
February 3, 2023
Se trata de un libro extraño por muchos motivos. En primer lugar porque no es un libro sino dos, con los capítulos alternándose y una leve relación entre ambos. También porque no cuenta una historia en el sentido clásico, no hay presentación, nudo y desenlace, sino que al protagonista -a los dos- les ocurren cosa y reaccionan a ellas. Tampoco es un libro de ciencia ficción clásico, el que espere encontrar Qué difícil es ser Dios u otras obras similares se va a decepcionar: hay elementos extraños, fantásticos, pero ni se explican ni son lo principal.
A pesar de todo lo anterior el libro funciona, muestra una sociedad, parodia de la soviética, en la que la vida sigue adelante a pesar de todos los problemas. Un libro más profundo que otros de estos autores y que se entiende que no se pudiera publicar mientras existió la URSS.
A pesar de todo lo anterior el libro funciona, muestra una sociedad, parodia de la soviética, en la que la vida sigue adelante a pesar de todos los problemas. Un libro más profundo que otros de estos autores y que se entiende que no se pudiera publicar mientras existió la URSS.
January 13, 2019
Прослушал на одном дыхании – Владимир Левашев прочитал текст намного ярче, чем мой внутренний голос.
Книга в книге (внутри Синей Папки - ранее изданные, но не опубликованные в СССР "Гадкие лебеди")- прием, подсмотренный у Булгакова (и честно признанный авторами в виде отсылки профессора Михаила Афанасьевича) – здесь кажется максимально уместным. Две совершенно разные истории, раннее и позднее творчество авторов, легко описывают и быт советской писательской братии конца 60х, и фантастической философии о неминуемости движении в мир джона голта.
В книге есть все – тщательно переданная атмосфера того времени, глубокие персонажи, юмор Стругацких и красивые отступления о вечном.
Книга в книге (внутри Синей Папки - ранее изданные, но не опубликованные в СССР "Гадкие лебеди")- прием, подсмотренный у Булгакова (и честно признанный авторами в виде отсылки профессора Михаила Афанасьевича) – здесь кажется максимально уместным. Две совершенно разные истории, раннее и позднее творчество авторов, легко описывают и быт советской писательской братии конца 60х, и фантастической философии о неминуемости движении в мир джона голта.
В книге есть все – тщательно переданная атмосфера того времени, глубокие персонажи, юмор Стругацких и красивые отступления о вечном.
January 17, 2023
Este par de autores, como siempre, explican poco, esbozan mucho, filosofan lo suficiente, y ahora incluso, agregan unos protagonistas que beben demasiado. Me gustó mucho más la novela dentro de la novela, la historia de Banev y los mohosos, la lucha contra el estado imperante, el nacimiento de un nuevo mundo y sus implicancias, aunque muchas de ellas se me deben haber escapado.
Entiendo hay una película que recrea esta historia , "The ugly swans" de Tarkovski, habrá que verla.
De ciencia ficción, poco, casi nada.
Entiendo hay una película que recrea esta historia , "The ugly swans" de Tarkovski, habrá que verla.
De ciencia ficción, poco, casi nada.
August 22, 2021
“Lame Fate”. As the title says about the fate, so can you say about this book. The whole story is so boring that I could not bring myself to continue reading the book after I gave it a try, or rather several tries. I gave it up, having read 30%. If it's a science-fiction book, I haven't noticed it. If it's a philosophical book, I haven't noticed either. There are two storylines here, but none of them is compelling to me. Sorry, but I don't want to waste my time on this book.
Want to read
November 2, 2021Un centro de investigación moscovita ha desarrollado el prototipo de una máquina capaz de evaluar la calidad y comercialidad de los textos literarios. Los responsables del centro piden a diversos escritores que les lleven un texto inédito para evaluarlo. Cuando Félix Sorokin, un escritor mediocre y ya maduro, hace entrega de uno de sus manuscritos, se ve abocado a una espiral de sucesos que lo enfrentarán a todos sus demonios personales.
September 18, 2022
Дуже важко було прочитати цей роман, ускладненний стиль письма, заплутанний сюжет.
Може для того, щоб зрозуміти цей роман треба любити Стругацьгих і вже звикнути до їх стилю на біль простих творах.
Цей роман про на якусь кризу старіння яка проходить в мрачному і бюрократичному радянському союзі під час якої головний герой намагається написати свій роман.
Може це і був задум автора - передати цей мрачняк і постійні внутрішні протиріччя.
Може для того, щоб зрозуміти цей роман треба любити Стругацьгих і вже звикнути до їх стилю на біль простих творах.
Цей роман про на якусь кризу старіння яка проходить в мрачному і бюрократичному радянському союзі під час якої головний герой намагається написати свій роман.
Може це і був задум автора - передати цей мрачняк і постійні внутрішні протиріччя.
August 23, 2023
Not what I expected and very different from other Strugatsky's books, but wow. It's a masterpiece. It's not SF but rather half modern - at the time of the writing, still Soviet Union intact - literary polemics, half (novel nested inside novel) phantasmagoria taking place in some invented parallel but very similar world with very deep implications. Very complicated narrative, with many different layers. Writing is great. Unexpected treasure.
August 29, 2020
«Гадкие лебеди» сами по себе хороши. Линия про Феликса Сорокина не совсем хороша. Но запихивать в роман про писателя роман про писателя, пишущего (вы не поверите!) роман про писателя, - идея так себе. Как и подражание Булгакову.
December 5, 2017
My favourite writers, thanks Arkadij and Boris!
December 19, 2017
Awesome! The book is brilliant. I loved every word of it.
October 28, 2022
Esperaba más. Me aburre
August 14, 2023
Tre stelle e mezzo
January 14, 2016
Тяжела доля писателя, если он не может говорить о том, о чём ему хочется. Его переполняет от мыслей, он жаждет ими поделиться, но вынужден быть только с самим собой, поскольку у него нет возможности открыто выражать собственные взгляды. Трагичность произведений Стругацких в том и заключается, что они весь творческий путь предлагали читателю иносказания, наполненные аллюзиями, о смысле которых каждый должен был догадаться самостоятельно. Печаль усиливается от смены поколений, когда новые читатели никогда не смогут до конца понять смысл наполнения творивших некогда писателей. А ведь затрагивали Стругацкие действительно важные темы, постоянно находясь на грани, давая страницам произведений право на существование вне стен каких-либо издательств. И в этом ещё одна трагедия. Могли ли знать братья о скором наступлении описываемой ими реальности? И реальность эта ничем не лучше возведённых государством стен для самих писателей. Кто же мог помыслить о превалирующем значении жадности, низводящей некогда свободно распространяемую литературу под ограничения авторского права.
(c) Trounin
(c) Trounin
February 6, 2012
Определено не е най-добрата книга на Стругацки, но има интересни попадения. Самата идея за сливане на двата свята (реалния и този в книгите) е предизвикателство за читателя. На моменти самия аз се чувствах объркан, макар ясно да знаех къде се развива текущото действие и кой е героят (реалното или лтературното "аз").
Но, като изключим тези попадения, от книгата се усеща една доза повече от духа на времето и мястото къде е писана, което ми дойде малко в повече.
Но, като изключим тези попадения, от книгата се усеща една доза повече от духа на времето и мястото къде е писана, което ми дойде малко в повече.
Displaying 1 - 30 of 35 reviews