Аптекарский остров

by Андрей Битов

"Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь", - написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в "Империю в четырех измерениях". Каждое "измерение" - самостоятельная книга, но вместе они - цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: "Первое измерение" это 1960-е годы, "Второе" - 1970-е, "Третье" - 1980-е, "Четвертое" - 1990-е. Первое измерение - "Аптекарский остров" дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы. "Аптекарский остров" - это одноименный цикл рассказов; "Дачная местность (Дубль)" - сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман "Улетающий Монахов", герой которого проходит всю "эпопею мужских сезонов" - от мальчика до мужа. От "Аптекарского острова" к просторам Империи... Тексты снабжены авторским комментарием.

448 pages, Hardcover

Published January 1, 2013

About the author

Андре́й Гео́ргиевич Би́тов (27 мая 1937, Ленинград — 3 декабря 2018, Москва) — русский писатель, поэт, сценарист, педагог. Один из основателей постмодернизма в русской литературе. Почётный член Российской академии художеств. Член Союза писателей СССР.

Reviews

[Rosewater Emily · Rating 3 out of 5]

Ровно через обёрточную страницу после апофатически (не без фасций) разросшейся, второй из двух букв в слове, где первая – буквально только что покинувшая кабинет окулиста – и вдруг, чуть не с порога того же Земноокого царства, лишающаяся надежд и совокупных прав на определявшиеся доселе невооружённым глазом место жительства и морфологическое соседство; сразу за ней, вырванной с корнями и расставленной 31 год спустя по периметру весьма европейской столицы, заглавная довольно-таки исторического наименования чьего являет собой неподдельную Сиамскую и аккуратно отсечённую половину буквы, назвать кою зенка могла бы, кабы на то воля и время нашлись, ещё в самом начале – предваряя убийство эрцгерцога Фердинанда или рождение Млечного пути из духа Бенни Хилла; не грех повториться, если это подскажет чересчур впечатлительному (жеманному до произвольного испытания раскрепощающего обморока) машинисту местоположение фольгодорожных путей – спустя страницу после трёх чёрных полос, рассекающих обёрточный лист с такой энергией, что дедуктивно увязываемый с ними непримечательный кириллический шрифт (неоязыческая ИЗНЬ) обращается первой дипломатической миссией имеющей сугубо планетарное отношение к Аптекарскому острову литературно-географической единицы (во владениях не Ремарка ли?); так вот, там, между [подчас] оскорбительными для определённых [не мной] слоёв [не сказать, что совсем уж многослойного] общества, согласной [на гласность] и гласной [не всегда согласованно] - Ж и А, - обнаруживается не совсем примечание, но и не замечание будто бы, да совершенно точно, что не аннотация, дословно передаваемая, например, так:
«Цена этой (не какой-либо другой) книги (но не рецензии на неё) повышена на 50 (!?) копеек тчк средства (объём тиража рождает умозрительную картину 100-тысячной 50-копеечной армии) зпт полученные за счёт этого (чего?!) зпт будут перечислены в (а вдруг..) фонд (гено..?) Р-русского пен-центра»
- что к тому именно:
читателям литературы, издававшейся за границами года 91го, следует быть предельно осмотрительными при исполнении профессиональных обязанностей (сиречь чтении) в местах обобществлённых - во избежание подпадания под статью Голословного Кодекса, подпункт о Примордиалистской Коллаборации.
Помни, сквоварищ: пока спят те, кто бдит – бдят те, кто не болен [бессонницей].
"..чтобы писать искренне, надо знать, как это делать..иначе никто тебе и не поверит, что у тебя искренне."
Не сознательная ли сие установка, силки бесогонные – своего рода фильтрация публики: отсеивание согласных с тем, что писать всю жизнь не "надо", а "можно" - от тех, кто, не выказав безоговорочного согласия, нарекается вскоре "людьми-центрами"? Первые продолжают заставать себя [на горячем] в переживании намерения начать выныривать оставшуюся (по посещении Аптекарского острова) ИЗНЬ, необратимо воодушевляющим аккомпанементом и финальным аккордом чего становится брожение бессмысленного детства по лицу, обращённому к нечитабельной Вечности. Вторые решают посетить все женские ретирадные храмы цивилизованного мира, дабы составить независимое мнение о масштабах мировой проституции, вне связи с гендерной спецификой и литературными преференциями интеллектуальных меньшинств. Вторые находятся в материальном, хоть и не беспрецедентно научном, подтверждении совершенства законности свободы Движения Куда-то, первые, тем не менее, заслуженно монополизируют признание сверхчеловеческой природы плодов человеческого труда и субъектов потребления с помощью по-воровски простого мотто как: "Книга – это чудо". И во всей этой двухпартийной системе настоящий Праздник останется ни больше, ни меньше, а именно Ожиданием его.
Самое время для Сальности: «Як то говорять, від Перемоги не зарікайся?»
Битов, если уж непосредственно "о нём" словцом обмолвится, импонирует, в случае проистекающей из мыслеблудия зенки, словарём, сдержанностью при единовременной насыщенности эмоциональным потенциалом формулировок; в чём-то обнаруживая созвучие Зощенко, в чём-то обретая оздоровительно-спекулятивный тон Кржижановского, в другом не без пропавшей грамоты гармонируя с Самым Фёдором Михайловичем (их, к несчастью, не так много и по отдельности, Самых Фёдоров с Самыми Михайловичами, если верить литературоведческой накипи), перекликаясь с иноагентурной безбедностью Филипа Рота или Элиаса Канетти в прочем; однако Андрею Георгиевичу, не до конца убеждена я, осадок это или послевкусие, - будто совершенно несвоевременно прицепили в наиболее дискомфортном месте (между проклёвывающимся вторым подбородком и сохраняющими социалистическое единство воздерживающейся от загара будущности ягодицами) крайне чувствительный к движению переносчика, раздаваясь не всегда помогающими встречным обитателям детских колясок овладевать высоким искусством дедепривации мелодиками признанных гениев откровенно додекафонических наклонностей; ещё и – обладающий острыми, режущими (словно клюв пересмешника – червя вагнерианца) в местах рождающих преклонение и трепет соприкосновения, в остальном – во всех отношениях самый Андреевско-спусковой, жестяно-бутылочный значок "ПРОСОВИ (Видному Советскому Прозаику) от благодарных НЕБИСВЕТовцев" прицепили. И при одном взгляде на значок не помогает и объединяющая всех присутствующих (Инфантьевых?) дружба с батюшкой по фамилии Феноменов.
Стоит, вероятно, конкретизировать, что "о нём" - это о Битове, как "Союзном писателе с 1965 года" и как "ваятеле Аптекарского острова". Ибо бывает ведь: не конкретизируешь - и не Пенелопа, а писатель - всё тот же Одиссей, всё так же выходящий из кинотеатра, выныривающий, можно сказать; и никому не интересно, когда именно он начал посещать кинотеатр, потому как знание таких вещей всё так же находится в исключительном его, всё того же Одиссея, владельца первого из последних, но не последнего из первых Атомных дыроколов, ведении.
"..хорошее заключается в том, что уж больно точно эта гадость выражена.."
Если это не слишком заковыристо [и в то же время приходски-просто] - из Андрея Георгиевича получился [бы] знаменательный жанровик-затейник, плодотворствуй он на территории Германской Демократической Республики. Субъективно, не отрицаю - под корешком "Метрополя" не случилось тех чудес, что могли быть домыслен[н?]ы в die Aula (1965 же); врядли не становятся больше маленьких автобусных человечков в принципе - Аптекарский остров населён врядлями, переживающими противогазы, питая жизненные соки зефиринами Парижской богоматери, при этом здраво оценивая человечность ими не всегда совершаемого, значит и - премудрость собственного ребячества. Не напрасно ведь мы, коллабора-читатели и оппор-чтецы, временно оккупированные беспартийным здравомыслием, застряли в эпическом перерыве между китайскими вазами и Оумуамуа, единственной мерой которому (Time Out!) служит помпезность.