Если идти от Арабкира к Каскаду, по правую сторону аллеи платанов, на низеньком каменном ограждении, можно прочитать наспех начертанное "The fish knows everything".
В памяти мгновенно всплывает саундтрек "Аризонской мечты": Человек думает, лошадь думает, овца думает, корова думает, собака думает, а рыба не думает(...) потому что она знает всё.

Платаны стыдливо облетают корой, шелестят листьями, раскачиваются серёжками колючих плодов. На широких стволах, незарастающими ранами — клинопись большого города: "Давид", "Н+С", "Андо", "Тамар". Тамар-захрмар, как у тебя вообще поднялась рука, ай Тамар?
Сердце бешено колотится и пытается выпрыгнуть из груди. Впереди — огромная площадка, с которой можно увидеть Арарат. Идёшь и гадаешь — откроется он тебе сегодня, или, надвинув на брови папаху из облаков, будет смотреть куда-то вбок.

Невозможно быть готовым к встрече с ним. Он всегда опережает тебя. И никогда не открывается частями. Только что его не было, а спустя секунду — вот он, весь, от края до края, белоголовый и седобровый повелитель ветров и каравансарай ковчегов.
— Это я, — шепчу я ему, унимая сердцебиение. — Крохотная песчинка в твоей могучей тени. Облетающая трухой кора ереванских платанов. Остывшая зола в тавушской дровяной печи. Глупенькая Тамар, вырезающая на стволе дерева своё имя.
Арарат молчит.

— Во время нашей войны, — продолжаю я, — я заглядывала в ленту, чтобы прочитать посты друзей, рассказывающих, что где-то есть счастливая жизнь. Каждая добрая весточка лилась елеем на душу. В Нью-Йорке не отменили спектакль, в Киеве золотятся каштаны, в Лондоне ослабили карантин, в Москве живет улыбчивый мальчик Ромка Лекманов, каждая фотография которого возвращает мне осколок надежды. Я читала те записи и надеялась, что если где-то есть жизнь, то она снова будет у нас.

"Передай всем, кто плачет сейчас: утешение их будет велико и безмерно", — нарушает вдруг молчание Арарат.
"Не поверят", — расстраиваюсь я.
"Тебе — нет, а мне — поверят".

И мне нечего ему возразить. Потому что два года назад я в очередной раз умерла, а теперь стою напротив библейской горы, дышу ее красотой и осознаю себя остро, до боли в сердце, той рыбой, которая знает всё.
Жизнь больше, чем мы.
Она — наш единственный праведный бой. Рождайся. Рожай. Помогай жить. Умирай, но не убивай.
Рай не где-то наверху. Он в наших душах. И ад тоже. На какую сторону качнется чаша твоих собственных весов — там тебе и жить.