Странно устроены глаза пишущего человека: кажется — они не просто фиксируют реальность, но и отображают её в разных проекциях, давая возможность заметить то, что скрыто от остальных. Нужно тебе такое зрение или нет — никто не спрашивал. Загрузил в софт и выпустил в открытый мир. Иди, смотри.

Вышли как-то погулять с мужем. Во дворе играли дети — девочка лет семи, в коротеньком платьице и стоптанных сандалиях, мальчик пяти лет и младшая — года два от силы. Старшая девочка о чём-то им увлечённо рассказывала. Мальчик сидел на бордюре, выставив острые коленки, скучал. Младшая стояла рядом, вцепившись в его плечо, и жалобно ныла — она устала, ей хотелось домой.
— Ханна, смотри что я умею, — звонко объявила старшая и принялась неумело крутить колесо.
Ханна, забыв об усталости, восторженно захлопала в ладоши.

— Как ты думаешь, что здесь происходит? — спросила я у мужа.
Тот пожал плечами — дети играют.
— Что ты можешь о них сказать?
— Похожи друг на друга. Явно брат с сестрами.
— Что ещё?
— Ничего.
— Хочешь расскажу, что вижу я? Несчастную женщину, оставшуюся с тремя детьми на руках. Работает, выбиваясь из сил, но денег все равно не хватает. Пьет, пока не сильно, но потом будет больше. Пару раз в неделю приглашает к себе мужчин. Просит старшую присмотреть за младшими, пока она занята с клиентом. Вот та и развлекает брата с сестрой...
Муж озадачен:
— Откуда ты это взяла?!
— Отсюда, — стучу я по своему лбу.
— Ну у тебя и воображение!
— Вышла бы я за тебя замуж без этого воображения!
Посмеялись.

.
Или вот ещё: электричка в Штутгарт. Пожилая пара, обоим за восемьдесят. Она чем-то недовольна, выговаривает ему монотонно, назойливо. Он молчит, нервно поправляет ремешок часов, потирает запястье. Иногда отвечает ей тихим голосом — односложно, не разобрать. Я знаю, о чём он просит. Но она не унимается.
Воображение рисует его смерть, похороны, её вздох облегчения. Спустя траур она возвращается к обычной жизни — начинает снова ходить в музеи и театры, заглядывает в книжные магазины — за новинками. Но ничего не покупает, внезапно поняв, что не с кем прочитанное обсудить. Никому она теперь не нужна: дети давно выросли, внуки из другого, непонятного мира. Однако она упрямо продолжает ходить всюду, чтобы вернуть себе вкус к жизни. И однажды замечает, что посещает именно те музеи, которые любил он, покупает ту литературу, которую предпочитал он, готовит те блюда, что нахваливал он.
.
Самолет Чикаго-Циннцинати. Две худенькие сестры. Одна обрабатывает пилкой ногти, другая сидит рядом, заткнув пальцами уши. Убирает их только тогда, когда сестра прячет пилку. Смотрит осуждающе. Сестра разводит руками, мол, что же прикажешь мне делать, со сломанным ногтем жить? При посадке старшая вцепляется в запястье младшей. Та гладит ее по руке, успокаивает.
Хорошенькие, темноволосые, курносые. У той, что не переносит звука пилки, ободок с кошачьими ушками и юбка вразлёт. На другой сарафан и тяжелые армейские ботинки. Рядом сидит отец, как две капли воды похожий на Камбербэтча: тот же инопланетный взгляд раскосых глаз, те же высокие скулы и острый подбородок. Только инопланетный взгляд мгновенно сменяется на земной, когда он смотрит на дочерей. И столько в том взгляде безусловной любви, что они ощущают её, словно прикосновение.
Говорят — у каждого человека девять двойников. Интересно, догадывается ли Бенедикт Камбербэтч, что кто-то другой проживает жизнь, которую мог прожить он? И любит своих девочек так, как мог бы — он?
.
Аэропорт Будапешта. Пожилая пара, у него пронзительно синие глаза, она — в темных стильных очках. Все делают почти синхронно: смотрят вправо, влево, отпивают кофе из бумажных стаканчиков, поправляют волосы, улыбаются, и даже заговаривают одновременно, сразу же умолкнув, чтобы дать другому договорить. Я придумываю, что у неё такие же, как у него глаза — почти васильковые, и он отражается в них, словно в зеркале. Объявляют рейс. Мужчина поднимется, надевает на плечи рюкзак. Она терпеливо ждёт. Он подаёт ей руку. Она нашаривает её, не поворачивая головы. И только тогда я понимаю, что она слепая.
.
Этого поста, наверное, не случилось бы, если бы в ленте не упомянули Чарльза Буковски. На ютубе я храню подборку его произведений. Одно из самых любимых — "So you wanna be a writer". Оставлю его в комменте, послушайте, если будет время.
С Буковски можно соглашаться или спорить, сомневаться в том, зачем и как пишешь, переживать из-за того, что есть великие, а есть — ты. И всё же, сквозь сомнения и усталость, сквозь нехотение и невозможность не писать — продолжать это делать, в надежде на то, что и в тебе горит одна из тех искорок, что поддерживают мировой костёр любви.