В этом лесу не было ни огонька, ни просвета, угрюмые ряды деревьев сдвинули плечи, и зеленоватые сполохи пляшущих над городом молний бессильно скользили по белой броне из снега, скопившегося на их ветвях.

Алиса какое-то время сидела у окошка, подперев голову — картина эта ей никогда не надоедала.

Но потом встряхнулась, повела плечами и, ни к кому не обращаясь, громко сказала в пустоту:

— Дикая ведьма из Дикого Леса вахту приняла!

* * *

Печь гудела, ровно и солидно, словно двигатель могучего ракетного транспортёра  о двадцати четырёх колёсах. Алиса с ногами забралась на лавку подле окна, закутавшись в лоскутное одеяло. В избушке привольно разлёгся полумрак, тёплый и уютный. За печной заслонкой резвилось пламя, рвалось на волю, и жар от него как-то по особенному проникал сразу «аж до костей», как сказала бы бабушка. Совсем не так, как от обычной батареи дома. Эх, кошку Касю б сюда, ей бы, наверное, тут понравилось…

А по стеклу окошек шуршал снег, шептал что-то незаборчивое, словно обижаясь на Алисино невнимание. Когда она была помладше, то подолгу пыталась вслушиваться в него, тщась разобрать слова, но тщетно. И лишь потом, уже с маминой помощью, поняла, что снег обращется совершенно не к ней.

В избушке тихо. Если же прижаться лбом к холодному стеклу, то даже сквозь снежные крутящиеся струи можно различить мертвенное зелёное сияние там, где лежал чужой чёрный город. Только сияние, а сами башни небоскрёбов утонули в зимней тьме.

Алиса потянулась, подкрутила фитилёк керосинки. Пламя послушно вытянулось, стало посветлее. Мама права — чего так сидеть, или «писать в голове», если можно на бумаге?

Здесь, в избушке, не работают сотовые, гаснут экраны планшетов и ноутбуков. За стенами ещё могут гореть лампочки, а тут, внутри — только свечи да лучины. Ну или вот ещё керосинки, продукция артели «Красный Промкооператор», выпущенные ещё в 1928 году.

Алиса повздыхала, печалуясь над исчезнувшими напряжением и силой тока. Сейчас, пока ещё рано, и впрямь можно вернуться к тому, что На Самом Деле Случилось с Гарри и Гермионой.

«Не права мисс Джей-Кей, не так оно всё было!...»

Она потянула за древнюю латунную ручку, открывая ящик стола. На свет появилась старая школьная тетрадка в линеечку, с изрядно выцветшей, когда-то травянисто-зелёной обложкой и пожелтевшими страницами.

Там же, в ящике, нашлось и перо — не гусиное, разумеется, хотя тоже изрядно старое, времён даже не алисиной мамы, а бабушки. Не шариковая ручка, не гелевая, даже не чернильная самописка с поршнем — нет, настоящее перо, со стальным наконечником, как у копья, каким только и можно выводить то самое, настоящее «николаевское рондо».

У самого острия — «вставочки» — и железного обшлага вокруг — тёмно-зелёная полировка аккуратно срезана бритвой и прямо на дереве выведены мелкие, но донельзя аккуратные буквы «Кренёва Катя, 5-ый  “А”».

Так звали бабушку, когда она ещё не вышла замуж за дедушку.

Ещё в ящике обнаружились и розовая промокашка, и плоская чернильница-непроливайка, и деревянный пюпитр, совсем древний, дореволюционный, с аккуратно вырезанной сверху и заполированной надписью: «Т-во Э.Гарднеръ и Сынъ»

Тетрадку полагалось устроить на пюпитре, раскрыть страницы, прижать сверху специальной поворотной скобкой. Обмакнуть перо, и…

Алиса с каким-то тихим удовольствием проделывала все эти манипуляции со старыми, давно ушедшими из «настоящего мира» вещами. Это так не походило на всё, чем Дикой Ведьме Из Дикого Леса приходилось заниматься там, дома и в школе. Подружка Светка Корякина так и вовсе болтала, что скоро писать от руки вообще не будет нужно, а всё тексты они станут набирать, как и положено, на клаве.

Тогда, на переменке, в девчоночьем кружку, Алисе это казалось «кульным», крутым и само собой разумеющимся; а теперь вот, сидючи за деревянным столом, над маминой тетрадкой, с бабушкиным пером в пальцах и перед прабабушкиным пюпитром — уже совсем нет.

Что-то оставалось в этих немудрёных вещицах, что-то от их прежних владелиц — скромной гимназистки с длинной косой, или лихой пионерки.

В конце концов, чем же ещё писать Дикой Ведьме, если не пером и чернилами? Ну разве что перу и впрямь надлежало сделаться гусиным.

«Джинни это ошибка, досадная и тяжкая, но ошибка. Герми была своим парнем, а не девчонкой, вот и всё. Он так привык, так вышло само собой; и вот настало время всё исправить. Руки Гермионы легли ему на плечи, а его ладони сами собой коснулись её тонкой талии. Герми зажмурилась и, похоже, даже перестала ды…»

Алиса перевела дух, вновь обмакнула перо, поднесла к бумаге —

У-у-у-ух, тяжко вздохнул кто-то за стенами избушки. У-у-у-ух, донеслось сквозь ветер и снег, и столешница ощутимо вздрогнула. Сквозь черноту окон стала видна медленно расплывающаяся в небе блёкло-зелёная клякса, словно в стакан с водой капнули изумрудных чернил.

Алиса едва не подскочила.

Славно начиналась ночка, нечего сказать.

Она быстро закрыла тетрадь. Прости, Гарри, придётся чуточку потерпеть.

Теперь накинуть верный, как смерть тулуп, влезть в валенки, натянуть балаклаву, поспешно зажечь фонарь со смешным названием «летучая мышь» и выскочить под хлещущие струи снега.

Не видно ни зги. Даже красных огоньков в глазницах у черепов — они все смотрят наружу, не внутрь. Взвывший ветер почти вдавил Алису в дверь, так, что у неё даже вырвалось Не Очень Хорошее Слово, какое совершенно необязательно слышать её родителям.

— Врёшь, не возьмёшь! — гордо крикнула она метели и тотчас пожалела — старая карга Вьюга Бурановна метко швырнула ком снега ей прямо в рот. — Тьфу! Ну, погоди у меня!... Весной посчитаемся!... — Алиса поспешно подтянула балаклаву до самых глаз.

Вот и ворота. Ага, смотрите, голубчики? — Алиса увидала разгоревшиеся ярко-алым глазницы черепов. Ну, давайте, готовьтесь, зуб даю, это «уууух» неспроста!...

Та сторона неба, где располагался чужой город, полыхнула зеленоватым, да так, что стало светло, как днём. Едкий и ядовитый свет ворвался во все углы и закоулочки, беспощадно высветил всё, и Алиса, спотыкаясь, бросилась прямо туда, через деревья, к речному обрыву; снег наотмашь хлестнул по лицу, но остановить её уже не смог.

— На семи холмах, — сквозь зубы процедила Алиса, — у семи ключей, горюч-камень спит, а с камня' того жар-река бежит…

Вьюга вновь попыталась запечатать ей рот, залепить губы снегом, но на сей раз лишь бессильно мазнула по балаклаве.

Алиса проломилась сквозь деревья, легко прыгая по наваленным сугробам.

Вот и обрыв, вот и скованное льдом русло, вот и зелёное сияние на всё небо, окончательно прогнавшее ночной мрак. Она невольно оглянулась — огни её родного города испуганно скрылись, зелёное пламя властвовало невозбранно.

Алиса почти скатилась к самой кромке льда, не переставая шептать слова, что её школьным подружкам показались бы нелепыми и бессмысленными.

У-у-у-ух, вновь сказало что-то за рекой и Алиса заметила, как дрогнули, отряхая снег с ветвей, высоченные ели глухого леса по левую от неё руку.

Она замерла, только сейчас сообразив, что выперлась на всеобщее обозрение, что она сейчас — как на ладони в этом жёстком зелёном свете, словно в диковинной операционной, откуда изгнаны все до единой тени.

— Дура!

Но тут снег на противоположном берегу вспыхнул изумрудным пламенем, грянул тяжкий грохот, и Алису безо всяких церемоний впечатало спиной в крутой берег, запорошив глаза.

И в этот же миг в зелёном сиянии возникли две человеческие фигурки. Тонкие, стройные, они казались совершенно раздетыми — по контрасту с закутанной по самые глаза Алисой. Ловко и легко перебирая ногами, они заскользили по льду — прямо к ней.

Казалось, над лесом вот-вот взойдёт зелёное солнце. Ночь трусливо бежала, не находя убежища даже в лесной чащобе. Яростные смарагдовые сполохи рвали небо, тяжкие «у-у-у-ух» не смолкали, и Алису всякий раз подбрасывало, словно при землетрясении.

— Ой, мама-мамочка!...

С таким Дикой Ведьме из Дикого Леса не приходилось сталкиваться за все два года её держурств.

* * *

Мама резко захлопнула ноутбук.

Захлопнула и выпрямилась, замерла, напряжённо прислушиваясь. Пальцы её сплетались и расплетались, словно она вела стремительное forte на рояле. Глаза её напряжённо сузились, губы плотно сжались и побелели.

— Так, — прошептала она. — Значит, вот так…

Нет, она не кинулась одеваться, не бросилась к дверям. Вместо этого — распахнула кухонный шкафчик, с лихорадочной поспешностью принявшись выставлять в круг чёрные свечи.

— Вы — так, ну, а мы вот этак!...

* * *

Зелёная молния хлестнула по вершинам тёмных елей, бесшумная, призрачная. Тяжкое «у-у-у-х» докатилось позже, совсем не похожее на обычный гром. Алиса попятилась, и толстенные стволы поспешно сдвинулись, закрывая Дикую Ведьму.

— Ой, мама-мамочка!

Над ледяной гладью реки понеслась, заструилась чёрная вьюга, словно кто-то щедро плеснул в пасть жадному ветру целый самосвал угольной пыли. Две человеческих фигурки стремглав бежали к Алисиному берегу, ловко перепрыгивая через буранные плети, так и норовившие захватить им ноги.


Алисе стало жарко, по лицу потёк пот. Она забыла про холод, про снег и ветер, даже про зелёные молнии.

Двое явно бегут, явно спасаются — она должна помочь, во что бы то ни стало!

Тяжкий вздох донёсся и слева. Там, где возвышался глухой бор, непроглядный и непроходимый в чаще что-то зашевелилось, вздрогнули острые копья вершин, кто-то сердито ворочался, так, что в деревьев валились вниз высокие боярские шапки чистого белого снега.

Алисе словно кто-то гневно задышал в затылок.

— Нет-нет-нет-нет…

Ну что за невезение! Ну почему это должно случиться именно с ней?!

Потому что ты — Дикая Ведьма Из Дикого Леса, вот почему!

«Не трусь», вдруг прошетал ей на ухо мамин голос. «Не трусь, делай всё, как мы с тобой учили…»

Мама, ты тут!... Благодарность, горячая и захватывающая, ворохнулась в груди. Но — что ж это, мама думает, она совсем никчёмная, ни на что не годная?!

— Мам, да я справлюсь!

«Конечно», прошелестело за плечами. «А ты — отойди», сказал мамин голос кому-то другому и горячее дыхание несколько отодвинулось.

Я всё помню. Я всё-всё помню. Все слова.

— На море, на окияне, на острове Буяне, лежит бел-горюч камень Алатырь…

Ох, как же было тяжко зазубрить все эти словеса! Хуже всех английских фьюче перфект ин зэ паст и тому подобной мозгодробительности.

Но зато с каждым словом древнего заговора Алиса ощущала, как отступает мороз, как утихаем ветер, а она сама словно растёт, плечами расталкивая  колючие ветки.

Черные петли, взвихрившиеся вокруг пары беглецов — а Алиса ни на йоту не сомневалась, что это именно беглецы — разовало в клочья.

Один из убегавших, уже растянувшийся было на льду — его подсекло ноги — поспешно вскочил.

Зелёная молния прянула, казалось, в самое лицо Алисе. Она потянулась, слишком сильно потянулась помочь тем двоим на льду — и забыла, совсем забыла закрыться, забыла про защиту, забыла, дурёха!

…По лицу словно обожгло хлыстом. В глазах всё вспыхнуло, заговор прервался. В спину ударило сугробом и чем-то ещё твёрдым.

«Алиса!»

«Хррм, хррм», сказал кто-то сумрачным басом.

«Вставай», продолжал он же.

Горячее дыхание коснулось щёк, лба, подбородка, размытая тень наплыла и исчезла, едва Алиса, тряся головой, пришла в себя.

Точно — её откинуло в сугроб, впечатало спиной аж до самого ствола.
У-у-ух, вновь пронеслось над рекой и над вершинами. Зелёные потоки плясали, сплетаясь и вновь расплетаясь, скакали, вертелись, опускаясь всё ниже.

Вставай, Дикая Ведьма!

Вставай и говори слова! Направляй, что должна направить, гони, что должна гнать!

— … лежит бел-горюч камень Алатырь. Как он крепко лежит предо мною, так бы у злых людей язык не поворотился, руки не подымались, а лежать бы им крепко, как лежит бел-горюч камень Алатырь…

Да, это не с мамой спорить о длинне юбки…

— … А будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепче панцыря и кольчуги. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь. А как у замков смычи крепки, так мои словеса метки…

Лёд на реке треснул, и огромная голова — с карьерый Белаз — вдруг высунулась из чёрых вод. Отродясь не было в тихой речке таких глубин, отродясь не водилось там никого, кроме ершей да карасей.

Покрытая чешуёй, с парой громадных выпученных глаз-тарелок, с зелёными усами, словно водоросли, с торчащими нелепыми воронками ушей, а на темечке — корона из коричневых склизских коряг.

Здоровенные перепончатые лапы потянулись над льдом, схватить беглецов, что, падая, уже добрались почти до сугробов подле самого берега.

— Ты, водяной, не вертись, а ты, притолка, не свихнись. Вертелось бы, свихнулось зелено вино в чаше; и вертело бы вино, и свихнуло бы вино все притаманное, неведомое, да что не слыхано, да что не сказано в таком-то дому, на такову-то беду. А буде ты, водяной, завертишься, а буде ты, притолка, свихнешься, ино будет вам от меня лютово неволье, да злово томленье!...

Попробуйте выпалить это за считанные секунды и единым духом.

Обладатель зелёной башки недоумённо уставился Алисе прямо в глаза — мол, чито енто исчо тут тако за чудо?

Встряхнулся, сбрасывая путы слабенького заговора «на воду», и ловко схватил одного из беглецов за ногу.

— Ой-ой-ой! — взвизгнул девочончий голос.

— Тодри! — а это был голос уже мальчишеский.

— Ах, ты так?! — рассвирипела Алиса, забывая разом и про боль в лице, и про ушибленную спину, а заодно и про то, что она совсем-совсем раскрылась. — Ну, получай!

— Слово моё крепко! Стыла вода, лёд стыл, стыло всё, мёртво!

На плечо легла невидимая мамина рука.

«Давай, Алиса! Давай, коль начала!»

И Алиса, словно стоя у доски, когда ответ знаешь на ять, дала себе волю.

Лёд вокруг водянника вздыбился, наваливаясь на него, вдавливая обратно в чёрную полынью. Зелёные усы его возмущённо встопорщились, буркалы выпучились ещё больше, а перепончатые лапы поспешно отдёрнулись.

Водянник глядел на Алису ну точь в точь как папа, когда она, случалось, сносила что-нибудь соседское, проборматывая про себя новый заговор.
А водянник вообще может наябедничать, интересно?

— Н-ну из-звини, — только и смогла выдавить Алиса. — Лапы тянуть не надо было куда не просят!

Беглецы взбирались по откосу, Алиса поспешила им навстречу.