Goodreads helps you follow your favorite authors. Be the first to learn about new releases!
Start by following Елена Стяжкина.
Showing 1-7 of 7
“«Жизнь прожила хорошую, за все спасибо. А теперь вот до войны дошли. Танки на границе. Придут ли? Выстрелить, батюшка, в них не смогу. Так выстрелить, чтобы убить и дальше жить, ― не смогу. Потому что вроде свои же, русские. Но и землю им отдать тоже нельзя. Подорвусь если с какой гранатой на поясе, чтобы и танк, и я, и не видеть после ничего… Грех ли это?»
Отец Петр вздыхает, осеняя себя и Марию крестным знамением. Говорит: «Бог управит. Управит. На Него уповаем».
Март 2014.”
―
Отец Петр вздыхает, осеняя себя и Марию крестным знамением. Говорит: «Бог управит. Управит. На Него уповаем».
Март 2014.”
―
“[М]ой ― уже не теоретический ― интерес заключается в том, с каким чувством будет стрелять в меня российский солдат.
С чувством выполненного долга? Глубокого удовлетворения? Печали о том, что я предала великую Россию? Будет стрелять и плакать?
Прости, Россия, и я прощаю тебя в это воскресенье. Прости за то, что писала на русском книги, читала лекции и любила тоже на русском. Прости за то, что и дальше буду мечтать, думать и тревожиться на русском языке. А твой солдат придет и избавит меня от тревог.
Это, наверное, трудно ― убивать тех, кто говорит с тобой на одном языке.
Уникальный шанс попробовать это на вкус сейчас есть. [...]
Мне трудно тебе объяснить, но Донецк ― это мой город, Украина ― моя страна. И если ты хочешь убить меня за это, то кто тогда будет говорить с тобой на русском языке?”
―
С чувством выполненного долга? Глубокого удовлетворения? Печали о том, что я предала великую Россию? Будет стрелять и плакать?
Прости, Россия, и я прощаю тебя в это воскресенье. Прости за то, что писала на русском книги, читала лекции и любила тоже на русском. Прости за то, что и дальше буду мечтать, думать и тревожиться на русском языке. А твой солдат придет и избавит меня от тревог.
Это, наверное, трудно ― убивать тех, кто говорит с тобой на одном языке.
Уникальный шанс попробовать это на вкус сейчас есть. [...]
Мне трудно тебе объяснить, но Донецк ― это мой город, Украина ― моя страна. И если ты хочешь убить меня за это, то кто тогда будет говорить с тобой на русском языке?”
―
“Донецк. Вопрос: "Как прошел день?" больше не считается приличным.
У нас теперь все измеряется часами. Иногда минутами.
День — так длинно, так долго... Можно не успеть прожить.”
―
У нас теперь все измеряется часами. Иногда минутами.
День — так длинно, так долго... Можно не успеть прожить.”
―
“Войну больше не называли обстоятельствами. Она стала явной. [...]
Прощались неявно, боясь напугать и испугаться самим. Но в последние дни мая, когда ничто уже не имело значения — ни деньги, ни возраст, ни цвет лица, ни знакомства, — стало ясно, что из всего на свете будет жаль только несказанного. Сурикова добавляла: "И необнятого".
В войне слова, конечно, уже потеряли смысл. Но все, что было до нее, оценилось остро, честно и, наверное, даже вовремя. Сказки, прочитанные детям. "Просто посиди со мной" — родителям. Ты — красивая. Благодаря тебе я стал тем, кем стал. Мне было плохо, когда ты ушел. Не стоило тогда расставаться навсегда. И да, ты прав, в этих импрессионистах (рамштайне, босхе, д[ж]астине тимберлейке, паэлье, сыре дорн-блю) что-то есть. И ты права тоже...
Уезжающие, уходящие, остающиеся искали не повод, а друг друга...”
―
Прощались неявно, боясь напугать и испугаться самим. Но в последние дни мая, когда ничто уже не имело значения — ни деньги, ни возраст, ни цвет лица, ни знакомства, — стало ясно, что из всего на свете будет жаль только несказанного. Сурикова добавляла: "И необнятого".
В войне слова, конечно, уже потеряли смысл. Но все, что было до нее, оценилось остро, честно и, наверное, даже вовремя. Сказки, прочитанные детям. "Просто посиди со мной" — родителям. Ты — красивая. Благодаря тебе я стал тем, кем стал. Мне было плохо, когда ты ушел. Не стоило тогда расставаться навсегда. И да, ты прав, в этих импрессионистах (рамштайне, босхе, д[ж]астине тимберлейке, паэлье, сыре дорн-блю) что-то есть. И ты права тоже...
Уезжающие, уходящие, остающиеся искали не повод, а друг друга...”
―
“Герои не умирают. Но злу все равно.”
―
―
“Давеча они сочинили распятого мальчика. Трехлетнего распятого мальчика и его расстрелянную из танка мать. В Славянске. На площади. Ага. При большом скоплении людей.
Не надо останавливаться. Мальчик должен воскреснуть. И прийти к своим убийцам. Взрослым дядькой, с бородой и кавказским акцентом. Еще пару месяцев и ты, Россия, напишешь новую Библию. Сюжет о распятии, в целом, готов.”
―
Не надо останавливаться. Мальчик должен воскреснуть. И прийти к своим убийцам. Взрослым дядькой, с бородой и кавказским акцентом. Еще пару месяцев и ты, Россия, напишешь новую Библию. Сюжет о распятии, в целом, готов.”
―
“Бабушка Шура присела у окна посмотреть на дорогу. На проспект Ильича. В народе называли его Макшоссе.
— Что это, Ирочка? Война? Немцы снова напали? Танки, Ирочка. Десять штук? Напали немцы?
— Нет, — сухо сказала уставшая Ирочка.
Наши танки? Учения?
— Нет, — снова сказала дочь. — Не наши. Наших в городе нет.
— Ну что ты тогда меня путаешь! — рассердилась бабушка Шура. — Если наших нет, а танки едут по Макшоссе, это значит фашисты. Опять фашисты. Что же это, Ирочка?”
―
— Что это, Ирочка? Война? Немцы снова напали? Танки, Ирочка. Десять штук? Напали немцы?
— Нет, — сухо сказала уставшая Ирочка.
Наши танки? Учения?
— Нет, — снова сказала дочь. — Не наши. Наших в городе нет.
— Ну что ты тогда меня путаешь! — рассердилась бабушка Шура. — Если наших нет, а танки едут по Макшоссе, это значит фашисты. Опять фашисты. Что же это, Ирочка?”
―
